миссиями… В общем, «дуракам закон не писан» – они действуют не по правилам. То есть не так, как все сородичи, включая умерших.
Но, как известно, семейные сценарии и родовые программы бывают не только благоприятными. И даже не Дуракам и Юродивым, а вполне себе традиционным архетипам бывает необходимо действовать иначе, меняться… Находясь под присмотром (вернее, даже под контролем) чуров, это сделать невозможно. Мертвые, желая нам добра, заботятся в первую очередь о сохранении устойчивого миропорядка – чтобы все было, как при отцах и дедах. Поэтому праздники мертвых, даже целые праздничные циклы встреч и проводов весной и осенью, – это своего рода переговорный процесс.
В светлую половину года предки вместе с перелетными птицами, жуками и бабочками возвращаются из Ирея (с того света), оседают тут у нас на должностях домовых, овинных, банников и т. п. и руководят основными жизнеобеспечительными процессами: производством еды и потомства. А по осени, на Моренин день, чуры уходят и граница миров закрывается. Это время экзистенциальной заброшенности. А значит – свободы и возможности изменить родовые сценарии. В язычестве дни мертвых – это, если перевести на современный язык, тренинг сепарации в темной половине года и тренинг преемственности и принятия – в светлой.
На весенних «родительских ритуалах» мы разговариваем с предками, вникаем в их судьбы, пытаемся раскопать и увидеть те сценарии, по которым живем и которые неизменно, поколение за поколением, приводят членов семьи к одному и тому же результату. Например, все девочки рано выходят замуж, рожают по многу детей и бывают счастливы. Или наоборот: все мальчики ввязываются в дурацкие истории и имеют проблемы с законом… У первого предка, запустившего такой сценарий, возможно, были на то свои причины. В современной жизни этих причин нет, а сценарий продолжает работать, потому что «так деды завещали». Общаясь с умершими, в светлое время года мы не подвергаем себя опасности: это они в нашем мире, а не мы в их. Зато получаем шанс выяснить нечто важное, что позволило бы нам подкорректировать, а то и полностью поменять сценарий, избежать ловушки. Весенние хороводы, прошедшие сквозь тысячу лет христианства, – это не просто песни и танцы, это общение с чурами, возможность получить от них знак, благословение, прощение.
Не всякий крестьянин мог оперировать абстрактными понятиями. Всякий, однако, понимал, что чур вне тела явиться не может. В хороводах чуры говорили с живыми, подселяясь в тела тех, кто в круге. В домах они селились, как мышка за печкой. А чаще им ставили деревянные чурочки – временное материальное тело. Сейчас тоже можно ставить деревянные скульптуры. Но, сдается мне, в наше время роль чурочек отлично могут выполнять фотографии в рамках. Их можно и нужно ставить на стол и развешивать по стенам в светлое время года, но убирать осенью, когда начинаются праздники закрытия Ирея[30].
Чур мог явиться в образе любого существа, легально странствующего между мирами: перелетной птицы, насекомого, паука, земноводного – всякой твари, которая появляется весной и исчезает осенью… Отсюда – сохранившееся до наших дней суеверие, что нельзя убивать паука в доме, а то кто-то из родных умрет. Или представление о том, что птица в окно – к покойнику. В христианстве все, что было связано с чурами и языческими богами, воспринималось как зло – отсюда и трансформация трактовки: не умерший предок к тебе с весточкой пришел в образе некоего существа, а само по себе существо – вестник смерти.
Представление о чуре как о бестелесной (нельзя увидеть), но все же самостоятельно действующей сущности закрепилось в народных представлениях о домовых, овинных, банниках и прочих «хозяйственных» помощниках – это предки, которые возвращаются в свой дом и продолжают присматривать за оставленным хозяйством.
Кикимора (шишимора) – это не болотное существо, как мы привыкли думать благодаря советским киносказкам, а тоже домовое (жена домового, грубо говоря). Это женское воплощение чура. Не очень понятно, называли ли чурами умерших женщин. Судя по всему, нет. Именно кикиморами, или шишиморами, и называли. Они отвечали за женскую (запечную) часть хозяйства – приготовление еды и прядение. И, в общем, рассматривались скорее как помощники и заступники. Страх перед «вредоносным» вмешательством кикимор формировался уже в христианские времена. Хотя, надо полагать, и в древности это был вполне рабочий способ заставить молодых хозяек соблюдать заведенный порядок в доме: не оставлять кудель на ночь неубранной, а то кикимора спутает. Или уносить из избы в сени (на холод) недоеденную, оставленную на завтра еду, а то кикимора пальцы сунет – она и прокиснет.
Скорее всего, деревянных скульптур чурам женского пола не полагалось. Чурка – это не предок женского пола, а как раз деревянная скульптурка или просто деревянный столбик для предка-мужчины. Умершим женщинам, как мы с вами можем догадаться, читая и анализируя народные сказки, девочки, девушки, женщины делали куколок для временного живого воплощения. И через куколок с ними общались. Кукол могли крутить из ниток, тряпочек или печь из теста (кстати, этимологически слово возводят к славянскому корню kukъla – «хлеб»). И это всегда были «женские» персонажи. Пареньки и мужички из тряпочек – веяния нового времени, когда смысл и назначение кукол были забыты.
Увидеть домовых, кикимор, банников и прочих нельзя именно потому, что тела у них нет. Если уж они устраивают в доме, на конюшне, на скотном дворе какой-нибудь переполох, то не сами по себе, а подселившись в какое-то животное – от мышки до, собственно, коня. Ну, а как с вами, живыми, еще общаться?
Тут надо понимать, что как боги привязаны к своей территории – своей земле и своему небу – более, чем к своим людям, так и чуры более привязаны к дому, к месту, где жили, чем даже к потомкам. Возвращаясь из Ирея, они идут именно на родину, туда, где был их дом, где захоронен их прах (пепел и остатки костей после сожжения), где очерчены границы их территорий.
Отсюда – суеверные представления о том, что семья, переезжая на новое место, должна взять с собой домового. Для этого его заманивают в валенок или хотя бы лапоть – иными словами, непременно в обувь, чтобы сымитировать как бы переход пешком, по-человечески, на новое место, – тогда предок сможет приходить туда, куда переселились потомки (в пределах территории наших богов тем не менее) и поселиться в том доме, где поселились они.
Боги, однако, позаботились о том, чтобы время от времени живые оставались без присмотра и покровительства чуров. Можете называть это «заброшенностью» (у французских экзистенциалистов оно именно так и называлось), а
