серебристый ночной звук. Он жадно закуривал и смотрел сверху на проезжавшую нарядную карету, впряженную в нее пару лошадей. И все смотрел вслед сквозь табачный дым и слезы.
Он пытался не вскакивать, не вдыхать этот летний ночной туман, в котором звенело цоканье.
В детстве мама сказала ему, когда они въезжали в темную комнату, еле поднимавшуюся окнами над мостовой.
— Ничего, что цокольный, зато отдельно.
Так они въехали в новое свое жилье, которое так жаждали получить. Чтобы свое.
Володя разделял вполне мамину радость. Его ничуть не огорчил цокольный этаж.
Он даже полюбил выглядывать из низкого окна на проезжую часть. И там довольно часто проезжали лошади, возницы их стегали, дорога булыженной шла круто в гору, и Володя каждый раз хотел выскочить на улицу и заступиться за несчастную конягу.
Дело было в провинции, лошади здесь были рабочей силой. И бить кнутом их было обычным делом.
Очередной мамин поклонник принес и прикнопил к вовкиному столу, где он сражался с уроками, открытку.
На открытке было фото какого-то красивого города, вернее площади в нем. Большая, ну просто удивительно просторная. Она вызвала его восхищение еще и тем, что в самом центре этой площади стояли несколько мужчин в цилиндрах и фраках, курили сигары. Упираясь на трости — беседовали.
И на этой площади не было никаких машин, мужчины могли себе позволить занять весь ее центр своими импозантными фигурами.
Там за ними сворачивала за угол чья-то карета. В ней две белые лошади.
Но мужчин это никак видно не волновало. Они чувствовали себя хозяевами этого простора. И никто не мог помешать вкушать эту свободу и красоту.
Володя долго любовался этой фотографией.
Это была Вена позапрошлого века. И Володя крепко запомнил эту красоту. И молча тогда решил, что добьется в жизни такой же независимости и бесстрашного чувства — хозяина. И надо сказать, что фотография эта стала как бы кнутом-стимулом, заявкой на возможную новую жизнь.
Выбраться из цокольного этажа. Вверх, на праздный воздух.
И Володька вдруг понял по-своему, что и почему этаж — цокольный. Уж больно громко отдавалось в нем цоканье пробегавших по местной улице, булыжной и старой, подкованных лошадей.
И цоканье это стало частью жизни Володи, пока он, окрыленный планами, не уехал на учебу в большой город, а потом как-то разбогател. Он съездил, и не один раз, в Вену — и даже нашел эту площадь, с фото из детства. И она его сильно огорчила количеством машин, грохотом и рычанием транспорта. Конечно он не встретил там мужчин в цилиндрах и с тростью.
Но его это не напрягло и не огорчило.
Он уже любил скорость во всем, обожал стремительность времени, мало ценил в нем затишные паузы. Хотелось больше увидеть, поучаствовать, описать. Володя стал неплохим журналистом, участвовал постоянно в каких- то глупых, крикливых шоу. Вообщем, казалось ему, да и окружению, жизнь у него на службе. Навсегда.
Но почему-то он впал в бессонницу этим летом.
Он поселился в самом центре города. Окна его выходили на его центральную площадь. А площадь эта была заставлена каретами с лошадьми. Где пара, где одна лошадка. Кареты были нарасхват. Туристы набрасывались исторический — же вид транспорта. И катили себе по красотам города.
И цоканье лошадиных копыт раздавалось всю ночь. И Володя, теперь уже уважаемый Владимир Иванович, смотрел на этот каретный разъезд всю ночь. Упивался звоном цоканья. Для него это было равносильно колокольному звону, который призывал к чему-то высокому. Певшему серебристым голосом копыт, щемящему и светлому. И Владимир Иванович смотрел вниз, на широкие спины лошадок, на немытые рогожные мешки у них под хвостами. Санитарные меры соблюдены. И это очень огорчало Владимира Ивановича. Что же за лошади без навоза. Подделки какие-то. И он даже с какой-то ностальгией вспоминал свой цокольный этаж.
Там, в свое окошко, он видел только копыта и хвост лошади. Зато звук от этих копыт стоял звонкой пылью еще долго-долго.
— Ну, ты долго еще, — на балкон вышла милая заспанная женщина
— Ты знаешь что такое цокольный этаж?
— Нет, — она зевнула.
— Посмотри в ютюбе.
Владимир Иванович подумал, что не может быть такой информации нигде.
Он вдруг понял, что несмотря на то, что он смотрит лошадиное зрелище сверху, а не как в детстве — и цоканье чуть в другой тональности, потому что асфальт, а не булыжная мостовая. Володя вдруг резко почувствовал, как это неправильно — смотреть на этот лошадиный разъезд сверху.
Он ушел с балкона, хотел лечь к жене, но вместо этого взял из вазы на кухне большое, самое большое яблоко и вышел на улицу.
Он вышел на площадь и, подойдя к первой свободной лошадке, угостил ее яблоком.
— Можно? Спросил он у возницы.
— Можно — разрешила она.
Владимир Иванович сел в коляску стилизованную под тыкву
Золушкину. Они поехали.
Вот теперь все было правильно.
Володька ехал, закрыв глаза и слушал колокола цоканья.
Он попросил возницу за отдельную плату свернуть в мало освещенный переулок… Где, возможно, низко над тротуаром живет мальчик, которого он разбудит доставленным им цоканием.
Другой возможности здесь, вдали от центра, услышать подкованную звоном лошадь — не было.
Без вариантов. А сам Владимир Иванович для себя давно понял, что утрамбован житием своим ниже цокольного этажа.
Но скрывал это. Не рассказывал. Потому что рассказать было — некому.
9 июля 2020, Жаккардовая тетрадь.
Постирушки
Она и не заметила когда это случилось с ней. Кто-то сильно ее обидел и она сильно в минорном настроении сняла с себя одежду, в которой ее обидели, и стала стирать…
И платье, и белье — все, всё сунула в тазик с проточной водой потом долго терла в мыльной пене и полоскала, полоскала. И тут поняла, что в процессе этом отмывания от скверных слов строится какая-то защита от этого ненадежного мира и тутошних людей в нем.
Уходила обида даже из памяти об этом случившимся. А уж когда всё было развешено на плечиках и сушилке, все обиды прошли и вовсе. Ничего не помнилось.
И она была готова вновь опробовать на прочность отношений новых людей.
С тех пор и превратилась в постоянную постирушку.
И не заметила как. Но потребность постирать отбелить, избавиться от очередного пятна стало основным ее увлечением, и даже лечением и защитой.
Она никогда не стирала модными средствами, а брала в руки крепкий кусок хозяйственного мыла и натирала им ткань любого состава до шика и блеска. При этом
