биографию, но и детей, и внуков ежегодную жизнь.
Оба они женились в один год. Но жены их были также не схожи.
Схожи они были только в одном. Активно пытались разорвать эту странную дружбу. И каждая из них была уверена в дурном влиянии их друг на друга.
У Павла случались запои. Но очень редко.
Игорь же, по словам его жены, не просыхал. Хоть это и не могло быть правдой. Иначе как он мог бы смотреть в доверчиво открытые рты своих клиентов.
Жены так и сяк посягали на эту дружбу таких разных людей. И обе кричали в запале им в уши, что дружба эта только во вред, в немощь, и отнимает времени много.
Но мужчины мало вникали в эти причитания.
Они с кротким нетерпением ждали лета. Тогда уезжали их жены с детьми. Кто на Гоа, кто на дачу.
И Паша-Игорь оставались в городе и ходили к друг другу в гости.
Кухня любого жилья становилась либеральным убежищем, ареной, сценой, где Игорь читал возможно меткие свои анти-российские вирши.
А Павел больше молча, слушал, аплодировал остроумию ехидного Игоря и всегда почему-то боялся, что Игорь заметит, как неприятны ему нападки Игоря.
На отечество их, на то, как плохо и скудно живут рабами их общие знакомые.
Павел слушал это и в результате напивался и засыпал.
— На самом интересном месте, — как назавтра огорчался Игорь.
Эти вечера — посиделки были какой-то тайной связью, которую все называли дружбой. И зря, выступления Игоря всегда подавляло Пашу, и Паше иногда очень хотелось дать Игорю в глаз и выгнать его из своей кухни, уставленной русопятыми глиняными фигурками (поделка жены), выгнать Игоря на непонятную душную темень вокруг, выбросить прямо в открытое окно.
Павел не любил и не понимал в себе эту враждебность стеснялся ее в себе и от этой тревожности поскорее напивался.
А Игорь обожал эти посиделки с другом детства.
Он всегда брился тщательно, продумывал свой гардероб вплоть до ремешка в брюках.
Покупая или выбирая из домашней коллекции самую увесистую бутылку со спиртным (все от благодарных больных). И только внимательно осмотрев себя в зеркале, клал бутыль в шикарный пакет, туда же бросались домашние тапки, он выходил из дома, тщательно закрывал на все замки дверь. Он звонил в дверь напротив. И Паша его уже ждал. Правда он себя элегантностью не утруждал. Он был всклокочен и небрежен по- домашнему.
На нем была только улыбка радости. От макушки до самых пят в тапочках.
О чем только не говорилось им за столом. Доверительные откровения согревали отстегнутость их в эти минуты от всего законно чужого.
Это были родственники — самые-самые, ведь родились они в одном роддоме. Поэтому доверительность их к друг другу была братской.
Но однажды случилось неожиданное. Широко размахнувший руками в запале своей критики нерадивого отечества, Игорь смахнул глиняную скульптурку — мужик и баба по-русски обнявшись на деревенской лавочке. Скульптурка — вдребезги, и так тихо разбилась. Глина не звенит как стекло. Она тихо распалась, распались руки, отвалилась скамейка. Простое глиняное счастье, в красивом добром исполнении, разом исчезло. Как и не было его.
Пашка ринулся следом на пол и стал собирать черепочки, будто хотел склеить.
— Да, хрен с ней, потом соберешь… Слушай как пишет Бродский…
Но Паша вдруг выпрямился. Лицо его было обиженным, он бережно положил черепки на стол, а потом вдруг разом, и очень сильно, ляпнул кулаком в зубы Игоря. Вложив в этот удар какие-то свои тайные смыслы. Только посыпались имплантанты.
Игорь испуганно ринулся в панике к двери.
— Сгинь, морда, чтоб я тебя не видел.
Паша выбросил следом пакет с туфлями и выставил на площадку остатки виски в красивой бутылке.
И понимая, что бывший друг его смотрит на него в глазок из двери напротив, плюнул:
— Тьфу!
Дома Паша убрал со стола, расстелил чистый лист бумаги и стал склеивать поделку.
— На что руку поднял, это любимая работа жены. Надо склеить, может не заметит.
И Паша в надежде улыбнулся.
А Игорь действительно смотрел в глазок. И когда Пашка скрылся, вышел на площадку и забрал пакет с алкоголем и туфлями. Потом долго в ванной вглядывался в дырки во рту и думал о друге.
— Что это с ним? Неужели из-за цацки глиняной. Заеду в салон, куплю похожую. А то сидит там склеивает свою нищету. Убогий. Куплю и завтра же отнесу. Чтоб не обижался.
И было понятно, что Игорь не в первый раз принимает столь мудрое решение.
10 июня 2020, Жаккардовая тетрадь.
Выбор
Сорочка, была белоснежной и старательно наглажена. Татьяна, жена, вкладывала в горячий утюг последнюю свою надежду, что балбес ее муж, неработающий бездельник, пристроится в этот офис. Она договорилась о собеседовании с нужными людьми.
Потемкину оставалось только придти и объявить о себе.
Потемкин спешил на это собеседование. Он уже полгода был безработным, и жена Таня так пилила ему шею, что рисковала стать вдовой. А сам Потемкин имел, и давно, одно желание — сбежать от этой самой жены далеко-далеко.
И он бежал, под скорым дождем через парк, не от жены, конечно же, а на собеседование в красивый офис, окна которого уже сияли своей зеркальностью в конце парка.
Но тут же в глазах Потемкина отзеркалился блеск из лужи, которую он перепрыгивал.
Он притормозил и увидел — в мелкой луже барахтается аквариумная рыбка. Не очень похожая на золотую, но живая и настоящая.
Потемкин стоял, обалдевший, над трепыхавшейся рыбешкой и быстро думал о том только, как ее спасти.
Он зачерпнул ее, прямо с мокрой жижей из лужи, и побежал к пруду, такому же мелкому и грязному, но там было воды побольше. И в его засоренных берегах Потемкин легко отыскал целлофановый пакет. Зачерпнул воды из пруда. И! Вот рыбешка была спасена. Она взбодрилась в обширности пакета. После лужи — это был для нее океан. Она быстро набирала силенки и бодро плавала вверх вниз, открывая рот.
Потемкин разглядывал ее большие, с черным зрачком, глаза и спросил: — Ну, и что мне с тобой делать?
Рыбка молча открывала рот, и Потемкин вдруг осознал, что он наделал. Собеседование его не состоялось, он на него уже не успевал. Брюки и пиджак были испачканы сильно и мокро. И белые манжеты отглаженной по этому случаю рубашки сильно пострадали в своей идеальной белизне.
Но съежился Потемкин совсем не от срыва эфемерного собеседования с кем-то в какой-то конторе.
Он
