и яростные гудки, – потом бежать домой, в пустую квартиру, и сорок метров не добежать, а прямо тут, в скверике за КДА[5]…
Нет, видите, безобидно про Машку не получается.
При том что физически она была очень маленькая и тоненькая, она как будто дышала в несколько раз глубже, чем все остальные люди. И я должен был соответствовать. Когда она выдыхала, я должен был из последних сил расширяться, становясь больше, чем я был на самом деле, чтобы вобрать её в себя, её жадные, неумеренные ожидания, ни на чём не основанные обиды, несбыточные мечты. Когда она вдыхала, я должен был найти в себе достаточно содержания, сил, любви, чтобы наполнить её. Это меня изматывало. И всё-таки только с ней я чувствовал, что живу в полную силу, что я настоящий.
Однажды утром – тоже был май, конец третьего курса, мы с Машкой делали вид, что готовимся к сессии, она заснула под утро, я пошёл в ванную – и вдруг снова увидел алмазную гусеницу! Не на кафеле сбоку, как в прошлый раз, а прямо на белой поднятой крышке сиденья. Бросился как сумасшедший, разбудил ничего не понимавшую Машку, вытащил из постели, Машка ругалась, брыкалась… но гусеница уже исчезла.
11
Эх, думаю я сейчас, эх… Встретиться бы нам с ней хотя бы на несколько лет попозже… А потом обрываю себя: ну и что? Жить с Машкой семейной жизнью – так же несбыточно, как пришпилить ту гусеницу.
У Машки была отвратительная манера: она пропадала. Допустим, мы вместе в гостях, я вышел в соседнюю комнату, заговорил на минуту с посторонней барышней, возвращаюсь – где Маша? Ушла. Ни скандалов, ни выяснения отношений, просто исчезла. Поначалу я каждый раз ощущал очень сильную горечь. Гадал: взревновала? Обиделась? Когда вернётся? Вернётся ли вообще? Могла пропасть на день, могла – на две недели, на три. Потом появлялась, без объяснений, как ни в чём не бывало, и снова нас закручивала карусель.
Чего она добивалась этими исчезновениями? Давала понять, как она мне нужна? Или что-то доказывала себе самой? Кто поймёт, что в голове у семнадцати-восемнадцати-девятнадцатилетней девицы – тем более у актрисы… Да, думаю, она испытывала на прочность меня и себя, провоцировала, ранила себя (в том числе натурально, физически)… и однажды действительно не вернулась.
Написал и вижу: звучит трагично. Нет, все остались живы-здоровы, я женился, она вышла замуж. Но иногда всё-таки думаю: если бы тогда знать…
Слишком много всего важного происходило одновременно. Я снялся в кино, в сериале; моя фамилия стояла в титрах шестой-седьмой, зато сериал крутили по НТВ, меня узнавали на улице. Я чувствовал, что вот-вот распахнутся ворота славы – большой, безбрежной… В самый неподходящий момент залетела Маринка – одна из барышень, с которыми я (вполне себе с удовольствием) выполнял нашу с Машкой договорённость про свободные отношения… Меня позвали сниматься ещё, и на последнем курсе пришлось пропустить довольно много занятий. Целмс выказывал недовольство, я был уверен, что он бухтит просто так, для порядка, – как вдруг в дипломном спектакле он не дал мне главную роль.
Я не обиделся, не разозлился (я вообще не обидчивый и не злой), просто было искреннее удивление: кто же лучше меня? Дуболом Великопольский? Невнятный Камиль? Я, как красивая, гладкая, с детства натренированная лошадка с золотой гривой, с первого курса шёл размеренной рысью, помахивая хвостом, на пять корпусов впереди, на четыре, на три… А мои однокурсники, как стреноженные жеребята, метались, падали, ошибались, не могли выучить текст, пережимали эмоции, недожимали, но однажды всё-таки раздирали эти свои внутренние верёвки и в пене, в пыли вырывались, мчались вдогонку, росли – а я бежал той же ленивой рысцой и к четвёртому кругу оказался – не последним, конечно, но в середнячках.
Даже когда Целмс не взял меня в свой театр (взял полкурса: Камиля взял, Алку взял! – правда, помрежем, а не актрисой, – а меня нет), это было уже посерьёзнее и побольнее, чем второстепенная роль в дипломном спектакле, – но даже тогда не было ощущения, что космический светофор, до сих пор неизменно горевший зелёным, переключился – может, ещё не на красный тотальный облом, но на жёлтое предупреждение.
Нет-нет, я по-прежнему верил, что мир неизменно будет меня встречать приветственным рёвом, осыпать алыми лепестками, как в «Гладиаторе»… Вы смотрели это кино? Ридли Скотт. В юности я пересматривал раз пятнадцать. Когда гладиаторы поднимались по лестнице из подземелья и выходили на яркий солнечный свет, на арену, – с трибун на них сыпались маковые лепестки.
Пара знакомых выпускников продюсерского факультета пригласили меня в качестве главной звезды: мы должны были устроить переворот в театральном искусстве и в бизнесе – не «режиссёрский» театр, а «актёрский». Главный в театре – актёр. То бишь я. Репертуар подбирается под актёра. Что хочешь играть? Я выбрал Оскара Уайльда: остроумие, лёгкость, изысканная небрежность. Пожалуйста, вуаля! «Театр Оскара Уайльда», наскоро репетируем «Идеального мужа» – и на гастроли, немедленно, перед нами Россия, а там маячит и Голливуд… В это же время меня позвали в театр на Малой Бронной, я даже не стал отвечать.
Сейка родился, когда я был на гастролях – кажется, в Череповце. За пару месяцев перед этим мы расписались с Мариной. Я сейчас вспоминаю те времена – у меня было странное, непонятно откуда возникшее, но упорное убеждение: настоящая жизнь впереди, она ещё не началась. Всё вокруг – это только примерка, пристрелка. Поэтому, в сущности, какая разница: эта жена или какая-нибудь другая? В конце концов, жена ничему не мешает…
Роды были тяжёлые, с Мариной случилась так называемая послеродовая депрессия. К этому времени мы уже жили в Беляево, квартиры в Брюсовом переулке не стало – то есть физически она, конечно, была и до сих пор существует, но в ней давным-давно живут чужие люди… даже, кажется, не живут, а сдают через эрбиэнби.
Спустя год гастролей по захолустьям до меня наконец дошло, что «актёрский театр», о котором столько было говорено за коньяком, – обыкновенная антреприза, причём плохая. Денежный дождик поморосил и иссяк. Продюсеры переругались, один ушёл, с оставшимся мы превратили «Театр Оскара Уайльда» в «Театр Бернарда Шоу», не помогло: вся затея заглохла.
Выяснилось, что с маленьким ребёнком деньги нужны очень даже немаленькие – и, главное, они нужны беспрерывно. Ни на Малую Бронную, ни в какой другой театр из первой двадцатки, тридцатки никто меня больше не приглашал – да если бы и пригласили, оклады в театрах были совсем ничтожные, тем более у начинающих-молодых. Пришлось хватать всякие подработки – тогда,
