Откровенность Святого Отца отзывается во мне тревогой, которая выражается в том, что я встаю и наматываю круги по поляне, поглядывая на темнеющее небо, а когда замечаю бледный бочок луны над кронами, то замираю.
Меня трясет, между лопаток выступает холодная испарина. Душу терзает и волчий восторг, и ужас слабого человека перед неизбежным. Суставы неприятно тянет, во рту сухо, а глазные яблоки пульсируют болью.
— Дай волю зверю, — шепчет Эдвин, и я перевожу взгляд на умиротворенного Святого Отца.
И, в общем, да, оборотни действительно не очень умные, потому что во мне взбрыкивает упрямство: если Святой Отец решил сегодня не обращаться, то я его уделаю.
— Полли, — недовольно тянет Чад, — если бы в волчицу не прыгала, был бы смысл посоревноваться со Святошей.
— А, возможно, у тебя есть шанс одолеть Зверя, — Святой Отец широко улыбается.
— Да дери тебя медведь! — Крис подскакивает на ноги и зло буравит его желтыми глазами, — ты нахрена ее провоцируешь?
— Я в нее верю.
— Зря ты пришел, — Крис раздается в плечах, обрастая шерстью.
— Я не боюсь смерти.
— Да кому ты нужен, — лицо Криса вытягивается волчью морду и он передергивает могучими плечами и скалится, разминая шею. — Мы тебе сейчас устроим настоящую борьбу со зверем.
— О, буду премного благодарен. Мне нужен хороший вызов.
Волна болезненной судороги проходит по телу, и с угрозой похрустывают кости. Мышцы каменеют под кожей.
— Ты бы платье сняла, Полли, — ласково и нежно курлыкает Чад, и через секунду обращается в мускулистую и шерстистую образину, которая делает шаг к Святому Отцу. — Мы вытащим из тебя, Падре, волчонка.
Когда Эдвин следует его примеру и чудовищем рычит в лицо невозмутимого Святого Отца, я оседаю на траву с выпученными глазами и стискиваю клочки травы пальцами, в суставы которых словно вонзили ржавые иглы.
— Полли, прекращай! — рявкает на меня Крис. — Это бессмысленно!
— Я тут решаю… что смысленно… — сдавленно кряхчу я, — а что бессмысленно.
— Ласточка, хорошая моя, — Эдвин бесшумно шагает ко мне и присаживается передо мной на корточки, а затем влажным языком проходит по лбу, обхватив лицо когтистыми ладонями. — Зачем?
Вскрикиваю от болезненной дрожи, и Эдвин сгребает меня в охапку. Его близость, густой волчий запах и биение сердца вызывают во мне сокращение мышц во всем теле.
— Я справлюсь!
— Да, дитя, ты человек, — хрипло шепчет Святой Отец, и Чад глухо и вибрирующе рычит.
— Полли, это глупо! — Крис поворачивает ко мне морду. — Ты понапрасну себя терзаешь!
— А я тебя не спрашиваю! — в неконтролируемой злобе клацаю зубами.
Вскрикиваю. Каждый мускул, каждая клеточка моего тела вспыхивает и лопается болью. В глазах темнеет, и из мрака выныривает белый диск луны. Красивый, инфернальный и манящий. Мой вопль громким воем летит к небу, и платье трещит по швам. Вырываюсь из убаюкивающих объятий Эдвина на центр полянки, и Святой Отец, содрогаясь у лап Криса и Чада шипит:
— Ты меня разочаровала.
Мой обиженный звериный рев прокатывается по лесу, и братья с восторгом взирают на меня, навострив уши.
— Ох, боже милостивый, — хрипит Святой Отец, — это то, что я и ожидал.
— Ты довольно миленькая в платье, — Чад облизывает морду.
Оглядываю когтистые пальцы, поросшие шерстью, мускулистые предплечья и задираю подол, под которым скрываются меховые ляжки.
— Отвратительно! — морщу нос и облизываюсь. — Я как горилла волосатая!
— Не волосатая, а пушистая, — влюбленно отзывается Эдвин.
Смущаюсь от его восхищенного взгляда, и Святой Отец с криками падает на траву и переворачивается на спину. Верещит молитвы и просит у Господа сил не поддаться искушению.
Чад, Крис и Эдвин вскидывают морду к небу и воют под ор Святого Отца, оповещая Лес, других оборотней и каждую зверушку и птичку, что Луна благословила Полли Сумеречную Ласточку. Я одобряю поэтичность второго имени яростным помахиванием хвоста.
— Это не благословение, а проклятье, — рычит Святой Отец, выгнувшись в спине и запрокинув голову.
— Ты просто завидуешь, — Чад фыркает и пружинистым шагом подходит ко мне. — Ты же моя красотуля.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я подозреваю, что смущенная оборотниха в порванном платье выглядит жутко и нелепо.
— Да чему тут завидовать?! — руки и ноги Святого Отца вытягиваются в новой конвульсии. — Ее слабости?!
— Его всю ночь так будет штормить? — в смятении почесываю шею.
— Да! — с диким и болезненным азартом отзывается Святой Отец. — До самого рассвета!
— Домой? — проникновенно шепчет Чад и со сладким намеком заглядывает в глаза.
— Да как-то невежливо его бросать тут в одиночестве, — сажусь на траву и во все глаза смотрю на Святого Отца, — он так старается. Останемся и поддержим его борьбу.
Братья разочарованно вздыхают, но я не намерена уходить. Вдруг перед самым рассветом Святой Отец даст слабину и обрастёт шерстью, и я не увижу оборотня в сутане. Я не могу пропустить такое зрелище!
Глава 42. Борьба Святого Отца
Сижу, вся такая мохнатая, красивая в порванном платье, а братья таскают мне лесных мышей, потому что им скучно слушать крики и молитвы Святого Отца. Похрустываю хвостиками, облизываюсь и всячески поддерживаю оборотня, что решил бороться с самим собой:
— Ты справишься. Ты молодец!
— Замолчи исчадье ада!
— Прости, но в ад я не попаду, — закидываю очередную мышь в пасть. — Так сказал твой коллега.
Нечленораздельно орет, катаясь по земле, прижав кулаки к вискам.
— Милостивая Луна, — Чад выплевывает мертвую мышь на траву и морщит волчий нос. — Он мазохист.
И убегает, прижав уши, в кусты. Не сказать, что я в восторге от воплей Святого Отца, но я думаю, что мое присутствие его вдохновляет на яростную борьбу.
— Давай! Покажи этой зверюге, кто тут главный!
— А ты садистка, — Чад с недовольным ворчанием выглядывает из кустов.
— Почему?
— Потому что от твоей поддержки ему еще хуже.
— Правда? — навострив уши, обращаюсь к хрипящему Святому Отцу. — Мне уйти?
— Нееее-ее-е-ееет! — воет он в траву.
— Точно мазохист, — фыркает Чад и исчезает с шуршанием в кустах.
— Давай, Падре! Рассвет скоро!
Через полчаса ко мне подбегает Эдвин с зайцем, которого я безжалостно съедаю. Где-то на задворках разума трепещет человеческая брезгливость, но я жутко голодная, а сырая плоть очень сладкая, сочная, и даже шерстку приятно рвать клыками и жадно проглатывать.
— Может, перекусишь? — протягиваю окровавленную лапку. — Нет?
Опять орет, будто ему ноги ломают. Пожимаю плечами и похрустываю заячьими суставчиками. Я бы на месте человека пожалела его, но в шкуре оборотня я уважаю его решение противостоять Луне. Я вот не смогла.
— Дай поцелую, — Эдвин тянется ко мне мордой и касается теплым языком носа.
— А чего ты такой ласковый? — мягко стискиваю его бархатные уши под рев Святого Отца и вглядываюсь в влюбленные желтые глаза.
— Я всегда такой, — он смущенно облизывается и шепчет. — Давай домой, а? Нам бы отпраздновать твое второе рождение.
— И как же мы его отпразднуем?
Волки же не краснеют, но ушки у Эдвина с внутренней стороны розовеют, и я щурюсь:
— Ах ты, пушистый развратник, — сгребаю его в охапку и прижимаю к груди, как огромную ляльку. — Только об одном и думаешь.
— Ну, ты такая красивая.
Святой Отец как-то подозрительно затихает, но я слышу биение его сердца.
— Эй! — рявкаю я. — Чего ты там замолчал?
— Я устал кричать, — обессиленно хрипит Святой Отец и дрожит. — Убей меня, сжалься.
— А вот нет! — из ночных теней выпрыгивает Крис и наскакивает передними лапами на его спину. — Ты мужик или как? Борись!
Святой Отец вскрикивает, когда Крис перебирает лапами по лопаткам.
— Оставь меня, окаянный!
Но Крис с азартом всхрапывает и яростно облизывает бледное лицо, которое искажено гримасой боли.
