– Не хочет, пусть не ест, – улыбнулась бабушка, расставляя на столе белые, широкие чашки и пыхтящий чайник.
В бабушке я всегда находила поддержку. Мама с укором посмотрела на меня, на что я ей ответила лукавой улыбкой.
– Давно не было такой жары, – сказала бабушка, подливая деду кипятка.
– В такую погоду лёт хороший, – заключил дед, глядя в сад, – мёда будет много.
Дедушка был заядлым пчеловодом и половину дня проводил за густым садом со стороны склона горы, на бесхозном участке в тени деревьев, где держал свои ульи. Там же, чуть в стороне, стояли ульи дяди Миши, соседа. Он был намного моложе деда, и дед всегда говорил, что не справился бы, если бы не помощь дяди Миши. Они каждую осень помогали друг другу откачивать мёд, если нас в это время не было, и перетаскивать тяжелые ульи на зиму в специально отведенные зимники.
– Миша купил новые ульи, – сказала бабушка. – Я говорю деду, чтоб он тоже их обновил, а он отказывается.
– Да мои ульи сорок лет прослужили и еще пятьдесят прослужат! – воскликнул дед, метнув на бабушку суровый взгляд. – Им сносу нет. А у Миши вон один разваливается уже – вот тебе и новые!
– Не преувеличивай, – примирительно улыбнулась бабушка и объяснила: – Небольшой дефект. Там крышка неплотно прилегала к стенкам, и они вылетали через щель, но Миша заделал отверстие, и теперь все в порядке.
– О-о-й, – у деда на переносице была глубокая морщинка, и сейчас она совсем скрылась между нахмуренными бровями, предвещая бурю, – да какой же это порядок…
– Съешь еще яичко, – заулыбалась бабушка, пододвигая деду тарелку с вареными яйцами.
Мы с мамой переглянулись. Одному Богу было известно, как они прожили вместе больше сорока лет. Дед обладал суровым, крутым нравом, и бабушка всеми возможными и невозможными способами старалась сглаживать образовывающиеся углы. Весь груз эмоционального состояния семьи лежал на хрупких женских плечах бабушки. Она старалась оградить детей (а у нее, помимо моей мамы, был еще старший сын) от семейных скандалов, и, по рассказам мамы, они никогда не были свидетелями ссор родителей. Я считала бабушку очень мудрой и доброй. Она давала дельные советы и направляла по правильному пути. И никогда не отказывала, если к ней обращались за помощью.
Но, несмотря на свою суровость, дед умел нежно и самоотверженно любить. Он принимал живое участие в жизни своих детей, интересовался их успехами и неудачами. Он был в курсе всего, что происходило в семье, и слово его было решающим.
Дедушка и сейчас оставался дубом – твердым, неколебимым. Я не могла его представить немощным, больным, лежащим в постели, обессиленным жизнью. Он сохранил тот бравый вид, который имел пятьдесят лет назад. Рассматривая старые, пожелтевшие фотографии, я видела молодого двадцатилетнего парня – воплощение силы, мужественности и красоты. Широкие плечи, высокий лоб, густая темная шевелюра. Твердость духа придавала его осанке горделивый вид, а мягкий взгляд контрастировал с твердо и упрямо сомкнутыми пухлыми губами. Моя мама унаследовала красивые черты лица своего отца. Она была широкоскулой молодой женщиной с темной пышной копной волос. Обладая мягким характером, она часто проявляла казавшуюся несвойственной ей упрямую настойчивость. Мягкий характер же передался ей от матери.
Сейчас бабушке не было и шестидесяти, но она выглядела старше своих лет. Уставшее, усыпанное мелкими морщинками лицо озаряла добродушная, светлая улыбка, за которой скрывались долгие годы трудов и страданий. Но все ее худое тело дышало живостью и неисчерпаемой энергией, которые она сумела в себе сохранить. Маленькая аккуратная головка с копной темных волос, забранных в пышную прическу, восседала на прямых плечах. Мягкие черты лица у нее оставались правильными и красивыми, несмотря на возраст. Тонкие худые пальцы аккуратно держали чашку, возле которой на блюдце лежал надкусанный кусочек коричневого сахара.
– Как дела у Сережи? – дипломатично перевела разговор бабушка, обращаясь к маме. – Он не смог приехать?
– Он уехал в командировку в Будапешт, – объяснила мама. – Вернется в конце июля, и в августе мы поедем в Мюнхен. Он позвонит на днях, я обратный билет пока не покупала.
Бабушка на мгновение отвела взгляд, а дед вопросительно взглянул на маму.
– Это вы в конце июля уезжаете? – протянул он. – Так скоро! Ну-у, так это вы мёда не дождетесь…
– Лёня собирался приехать в августе на машине, – быстро сказала мама. – Он поможет мёд откачать, заодно и нам бидончик привезет.
Лицо деда разочарованно вытянулось, а бабушка поспешно вышла из-за стола за сливками.
Обычно мы приезжали на все лето или как минимум на два месяца. Дом здесь был большой, одноэтажный, но широкий, с большими, светлыми комнатами и верандой. Иногда мы приезжали все вместе: я с мамой и папой, Леонид, старший брат мамы, с женой Юлией и маленькой дочкой Алёнкой. Дом оживал. Вдвоем старикам здесь было одиноко и пусто, они не раз сами признавали это, поэтому с величайшим нетерпением ожидали нашего приезда. Я понимала, что две недели после двухгодовой разлуки – это слишком мало, чтобы полноценно насытиться этим местом, но выбора у нас не было. К тому же поездка в Мюнхен была запланирована еще зимой, и папа давно внес ее в свой забитый текущими планами ежедневник.
– Хорошо, – как бы дав свое согласие, дед утвердительно склонился над чашкой и повторил: – Хорошо. Но знаешь, Женечка, даже если он не приедет, мы, конечно, с Мишей спра-авимся. В том году вон двадцать фляг накачали! Двадцать фляг! А жара под сорок стояла. В этом году больше должно получиться.
– Как хорошо, что дядя Миша есть, пап, – сказала мама. – А то как бы ты один справлялся!
– Да, Женечка, и не говори, – он кивнул головой в сторону входящей с кружкой сливок бабушки. – На матери-то дом, разве могу я ее к пасеке пустить? Она у меня загнется через неделю. А Миша-то парень здоро-о-овый, руки-то он какие!
– Я тут мальчишек твоих встретила, – шепнула бабушка, подливая мне в чай сливок. – Коля так возмужал! Про тебя спрашивали. Я сказала, что ты приезжаешь, а они так обрадовались.
– Да что ты! – воскликнула я, а сердце радостно забилось. – Когда?
– А вот позавчера на рынок ходила, и они идут. Коленька с Димой. Коля мне сумки в гору поднял. Ох, какие они стали! – и бабушка улыбнулась еще шире.
Радостное волнение подступило мне к горлу, и я ответила на ее улыбку.
– А в конце апреля Василий деду полурамки помогал перенести, – продолжила бабушка. – Он как вернулся, все время к нам заходит. У него теперь машина есть, так он предлагал мне, если понадобится куда съездить, ему обязательно звонить. Только ведь и звонить не требуется, – и она тихонько захихикала.
– И часто он приходит? – спросила я.
– Да почти каждый день. Вот я ему как сказала, что ты приезжаешь первого, он и не пришел. Видимо подумал, что ты как захочешь, сама придешь.
Этот жест Василия был для меня неожиданным, и в то же время это было так на него похоже – помогать другим.
– Хватит слушать их болтовню, – подтолкнула меня в бок бабушка. – Быстро допивай чай и иди.
Покончив с завтраком, я проскользнула в комнату.
Солнце начинало припекать, приближался полдень. Я надела открытый сарафан и белую широкополую шляпку. Сарафан, как мне казалось, в самом выгодном свете подчеркивал грациозную худобу моих плеч. Жара ожидалась нестерпимая. На ходу заглянув в зеркало, я увидела там складную девочку с большими, как вишни, глазами. Поправив выбившуюся каштановую прядь, я пошла вниз по склону.
Улица, на которой стоял дедушкин дом, находилась у подножия темно-зеленой горы, венчавшейся двумя округлыми, голыми верхушками, которые делали гору похожей на двух состарившихся братьев-близнецов с залысинами на макушках, встречающих старость в тишине южных лесов. Улица круто петляла вниз. Высота над уровнем моря была здесь довольно большая: когда спускаешься, то где-то далеко под ногами светится бликами вода. Чем ближе я приближалась к центру городка, тем больше людей попадалось мне на пути. Туристы. Все шли с надувными кругами, нарукавниками и мячами. Дети гоготали, толкались. Как хорошо было идти накануне вечером, когда с закатом солнца на курортный городок опускалась тишина и долгожданная вечерняя прохлада.
Но мой путь лежал не к центру городка, куда потоком шли все эти загорелые люди. Дойдя до поворота к городскому парку, я свернула направо, на незаметную с главной дороги тропинку, которую скрывал резкий поворот в противоположную сторону, крутой спуск и заросли дикой сливы. Тут передо мной открылась прямая оливковая аллея, которая вывела меня к самому подножию горы, спускавшейся к морю. Из горы бил источник, который энергично бежал вниз, рождая ручей чистой клокочущей ледяной воды. На дне прозрачного ручья виднелось песчаное и скальное дно, усыпанное солнечными бликами с отраженной водной поверхности. Этот ручей уже много лет вымывал свой непростой, извилистый путь, пробиваясь сквозь скальные породы горы Аю-Даг.
