Многие поэты так привыкают к стихотворству, что все впечатления бытия «тащат» в стих: что прочитали, что передумали, пережили в череде дней — все становится материалом, и часто благодатным, для поэзии. Петровых пошла другим, редким для поэта XX века, путем: она писала стихи только в минуты сильных душевных волнений, в минуты потрясений, оставив за чертой творчества обыденное течение жизни. В ее стихах нет быта, узнаваемых примет повседневности, почти нет литературных реминисценций.
Как взбираются по горной тропе влюбленные в столь любимом Ахматовой стихотворении Петровых «Назначь мне свиданье на этом свете…», так всю жизнь восходила муза Петровых к вершинам поэзии. Воздух ее стихов разрежен, как воздух горных вершин.
«Я прочеркну себя в ночи», — пророчила Петровых в романтически-приподнятом стихотворении 1927 года «Звезда». А через сорок лет, в 1967 году, итожа пройденный путь и мечтая не растратить впустую остаток дней, она дает поздний обет:
Нет, если я смогу преодолетьМолчание, пока еще не поздно, —Не будет слово ни чадить, ни тлеть, —Костер, пылающий в ночи морозной.
(«Что толковать, остался краткий срок…»)
Метафора — не частая гостья у Петровых. Эта — «костер в ночи» — не зря вынесена составителями в название сборника. Костром в ночи многотрудной, трагической жизни была поэзия для самой Марии Петровых, костром в ночи исторических и личных катастроф были ее слово и сама она для всех, кто ее знал.
Совершенное владение словом, святое недовольство собой, моральный ригоризм — как редки эти качества в наш расшатавшийся век!.. Не покажется ли современному читателю каким-то устаревшим такой тип личности и такая поэзия? Не устарела ли Петровых? Скорее наоборот — ее любовные признания, ее гражданский гнев, ее всегдашний моральный суд над собой, «не воплотившейся до конца», окажутся нужными, даже необходимыми, для каждого, кто ищет вечные ориентиры в трудном жизненном пути на излете двадцатого столетия.
Марина Птушкина
Стихи
Звезда
Ночь
Ночь нависает стынущей, стонущей,Натуго кутая темнотой.Ласковый облик, в истоме тонущий,Манит, обманывая тобой.
Искрами злыми снега исколоты.Скрип и гуденье в себе таят.Даль недолетна. Лишь слышно: от холодаЗвезд голубые хрящи хрустят.
27 ноября 1927
Звезда
Когда настанет мой черед,И кровь зеленая замрет,И затуманятся лучи —Я прочеркну себя в ночи.
Спугнув молчанье сонных стран,Я кану в жадный океан.Он брызнет в небо и опятьСомкнется, новой жертвы ждать.
О звездах память коротка:Лишь чья-то крестится рука,Да в небе след крутой дуги,Да на воде дрожат круги.
А я, крутясь, прильну ко дну,Соленой смерти отхлебну.
Но есть исход еще другой:Не хватит сил лететь дугой,Сорвусь и — оземь. В пышный снег.И там раздавит человек.
Он не услышит тонкий стон,Как песнь мою не слышал он.Я кровь последнюю плеснуИ, почерневшая, усну.
И не услышу ни толчков,Ни человечьих страшных слов.(А утром скажут про меня:— Откуда эта головня?)
Но может быть еще одно(О, если б это суждено):Дрожать, сиять и петь всегдаТебя, тебя, моя звезда!
29 ноября 1927
«Весна так чувственна. Прикосновенье ветра…»
Весна так чувственна. Прикосновенье ветраТомит листву, и, грешная, дрожит.Не выдержит? И этой самой ночью…Пахучая испарина ползетИ обволакивает. МягкоКолышутся и ветви клена,И чьи-то волосы, и чей-то взгляд.Все — обреченное. И я обреченаПод кожу втягивать прохладную звезду,И душный пот земли, и желтый мир заката…Но по железу ерзнула пила,И кислое осело на зубах.
Весна 1927
Встреча
«Смерть…» — рассыпающийся звук.Иль дроби молоточка вроде?Не все ль равно: смешно. И вдругЛицом к лицу на повороте.Но только вздрогнула слегка.Но только откачнула тело…«Я думала, ты далека,Тебя я встретить не хотела.Твою поспешность извиня,Я ухожу. Следят за нами…»Она смотрела на меняСовсем прозрачными глазами.Переливали тихий светДве голубеющие раны…«Мне только восемнадцать лет.Послушай! Это слишком рано.Приди потом. Лишь горсть себяВ твои века позволь забросить.Ты видишь: горький стыд скрепя,Поэт не требует, а просит».И я ждала, что вспыхнет в нейЕще не виданное благо.Печальнее и холоднейСквозила голубая влага.И кто-то ей еще сказал:«Пусти меня. Другое имя —Девятый вал, десятый вал —С глазами справится твоими.Их захлестнет, затопит их…»Но этот голос дрогнул странно,И, коченеющий, затих,И повалился бездыханный…Она прошла. Ушла совсем.Лишь холодком в лицо пахнуло.Рванулась я навстречу всем,Со всеми вместе повернула.И снова день скользит за днем.И снова я скольжу за днями.Мы никогда не отдохнем,Пока не поскользнемся к яме.Я уважаю смерть и чтуЕе бессмертные владенья.Но я забыла встречу туС прозрачной голубою тенью.А люди от меня бегут…Бегущим от меня не верьте,Что у меня в глазах, вот тут,Запечатлелся облик смерти.И что мой голос обожглоЕе дыханье ледяное…Я знаю, людям тяжело,Им тяжело, дышать со мною…И мне как будто бы опять…Мне тоже начало казаться……Немного страшно засыпатьИ очень страшно… просыпаться.
27 января 1927
Отрывок
В движеньи хаоса немом,В безмолвном волн соревнованьи —Сперва расплывчатым пятномСкользнуло первое сознанье.Уж волны тяжкие сошлисьВтоптать в себя чужую силу.Но хаос молнией пронзилаНикем не сказанная мысль.И побежденный — коченел.Громады волн (громады тел!)Покрылись немотою плотной,Землей, в зачатьях многоплодной.Начала не было. ПоверьГрядущему — конца не будет.Но по ночам голодный зверьНам чудится в подземном гуде.Когда дерзали на векаТерзать непрожитые дали,Он выползал издалекаИ в жерлах гор его видали.Он все подслушал. Он отмститьГорячим клокотом поклялся.Кто ныне смеет вопросить —Умолк? Умаялся? Умялся?В ком страха нет? Прильни, внемли,Вмолчись в таинственное лоноИ сквозь дыхание землиПрослышь ворчание и стоны.Там, туго-сжатые, дрожат.Сквозь плен (сквозь тлен!) внемли очамиСамосжиранию громадБезумных волн, голодных нами.
1928
«Полдневное солнце, дрожа, растеклось…»
Полдневное солнце, дрожа, растеклось,И пламень был слизан голодной луною.Она, оголтелая, выползла вкось,До скул налакавшись зенитного зною.
Себя всенебесной владычицей мня,Она завывала багровою пастью…В ту ночь подошло, чтоб ударить меня,Суровое, бронзоволикое счастье.
1929
Ранняя утрата
Стоногий стон бредет за колесницей, —Стоногое чудовище с лицомЗаплаканным… Так, горе. Это — ты.Тяжкоступающее, я тебя узнала.Куда идем? На кладбище свернули.Тебе другой дороги нет, о скорбь!Чудовище стоногое, с душойЕдиной и растерзанной на части.Ты разбредешься множеством страданий,Как только мы опустим в землю гроб.Которое — куда: одно должноПриказывать, другое — подчиняться.Но я останусь тут. Я с другом встречуНочь первую. Коль мертв — я помолчу.Но если б жив!.. Мы стали б говоритьТак откровенно, как не говорили.Низверглась тьма, и прорастает мрамор.Рыдающие ангелы. Пускай.Они не помешают нам — никтоТревожить нас, любимый мой, не в силах.К тебе под землю, верно, проникаетОсобая — ночная — темнота?Качаются железные венки.Ты, верно, слышишь, как они скрежещутРаскаяньем?.. Заржавленные звездыПод тем же ветром жалобно дрожат…Ты слышишь? Иль не слышишь ничего?Иль ты другое слышишь, мой любимый?..
1929
