1930
«В угоду гордости моей…»
В угоду гордости моейОтвергнула друзей,Но этих — ветер, ночь, перрон —Не вымарать пером.
Они дрожат в сияньи слез,А плачут оттого,Что слышат возгласы колесИз сердца моего.
Но током грозной тишиныМеня пронзает вдруг,И тело — первый звук струны,А мысль — ответный звук.
Я узнаю мой давний мир —Младенчество земли,И ребра, струны диких лир,Звучанье обрели.
Певуче движется душаСплетениями вен,И пульсы плещут не спешаПленительный рефрен.
Во тьме растет неясный гуд,Во тьме растут слова,И лгут они или не лгут,Но я опять жива.
И вновь иду с мечтою в рост,В созвучиях по грудь.Заливистая свора звездУказывает путь.
1931
Из ненаписанной поэмы
Когда из рук моих веслоВолною выбило, меняКрутило, мучило, неслоБезумие водоогня.Я душу предала волнам,Я сил небесных не звала,Не знаю, как возникли там —Вздымая небо — два крыла.По волнам тени пронеслись,И замер разъяренный хор…Очнулась я. Медузья слизь,Песок да пена… До сих порЯ в жизнь поверить не могу.В моей груди кипела смерть,И вдруг на тихом берегуЯ пробудилась, чтоб узретьЧерты пленительной земли,Залив, объятый тишиной,Одни гробницы гор вдалиНапоминали край иной.Направо — мыс: глубоко врытВ золото-серые пескиСвященный ящер, будто скрытОт тягостной людской тоски.То — пращур тишины земной,Прищуренных на небо глаз.Он как бы вымолвит: «За мной —Я уведу обратно вас!»Солнцебиенье синих волн,Хоть на мгновение остынь,Чтоб мир был тишиною полнИ жил движением пустынь.Долина далее… ТакойЯ не видала никогда, —Здесь в еле зыблемый покойПереплавляются года,И времени над нею нет,Лишь небо древней синевыДа золотой веселый светВ косматой седине травы…
1931
Медный зритель
Владимиру Васильевичу Готовцеву
Так было столетья: он днемЛишь ветр вдохновения в меди,Лишь царь, устремленный к победеИ замерший разом с конем.
Бесспорно, он страшен. Но все жПриблизиться можно и дажеВ глаза поглядеть. Только дрожьОхватит тебя и докажет,
Что гнев этих вечных очейНезримо горит в углубленьяхЗрачков. Он не к нам. Он ничей.Но каждый готов на коленях
Молить, чтоб его миновалСей взгляд неподсильный… Над миромЛадонь холодеет… Как малПод нею огромный.
<…> Она жДержавно парит между БогомИ нами. Не мир, а миражПрижала к земле. На отлогом
Отроге, на мертвой волне,На каменном громе — возник онС конем. Вдохновеньем вполнеТаков, как мечтал его Никон
Когда-то… Не страхом погонь,Не силой узды конь копытаВздымает: им тот же испытанСокрытый под бронзой огонь.
Бесспорно, царь страшен. Но днемПриблизиться можно и дажеСудить о коне и о нем,Унизить хвалою… Когда же
Осенняя черная ночьУдарит ветрами о струныДождя — их нельзя превозмочь,Нельзя разорвать, иль буруны
Когда закрутят — не пройти.Они не пропустят, живоюСтеной нарастут на пути,До неба из дрожи и вою…
Никто не узнает, как тамПрибоями в темную памятьКидается ветер… К губамНадменным лепясь, под стопами
Как лесть расстилаясь… И вдругЦарь вздрогнул. Встряхнулся мгновенноОт медного сна. Верный другВосторженно ржет ему. Пена
Трепещет… О, тьмища судьбы!Где прежний заржавленный слепокБезудержной бури, борьбыНеравной, лишь вторящий слепо
Прообразу грозному?.. ЗдесьРаскатами первого смехаВстречает очнувшийся эхоСвободы неведомой, весь
Внимая тому, кто возникВнезапнее мысли, кто вышелНа сцену, вдруг ставшую выше, —Не призрак и не двойник.
До стона в костях одинок,И те же тревожные звездыПод ветром бровей… О, как простоОн время и смерть превозмог!
* * *
Царь тронул коня — тот быстрейМгновенья, земли не касаясь.Лишь пламени песня косаяСлетает с копыт и ноздрей…
Москва. Не дивясь ничему —Очнувшемуся до того ли? —Сквозь строй фонарей и сквозь тьмуОн мчится, хмелея от воли.
Вот площадь. Светла и пуста.Коня он оставил у входа,А там — тишина, темнотаИ ветром широким — свобода.
О, время дымящихся плах!Не надо о горестном, мимо!Он лестницей всходит незримо,Пугая себя в зеркалах…
Прошел меж рядов (а глазамОт слез все мерещилось в дрожи…),Садится… И вот — он сам,Такой, как тогда, но дороже,
Нужней… Вдохновеньем того,Просвистанным бурей покоемКолышется зал… ТоржествоДерзанья безмерного, в коем
Трусливым не видно ни зги.У медного ж зрителя ногиДрожат, отражая шаги —Свои же… Растущей тревоги
Удары, проникнув сквозь медь,Протяжно гудят пустотою.Стремительной судоргой тоюСвело ему голову… Зреть
Себя, слышать голос роднойНутром неподвижной гортани —Нет сил больше… Клокот рыданийВздымается темной волной.
Как хочет мучительно онУйти навсегда из металла.Не может! И гибельный сонПо телу потек, лишь не стало
Той жизни бушующей с ним,Лишь сдвинулся занавес… ВместеС толпою, неслышим, незрим,Он вышел на площадь. Возмездье
За вечность! И вот он опятьВернулся на медную муку —Державную трудную рукуНад миром чужим простирать.
1931
«Мне вспоминается Бахчисарай…»
Мне вспоминается Бахчисарай…На синем море — полумесяц Крыма.И Карадаг… Самозабвенный край,В котором все, как молодость, любимо.
Долины сребролунная полынь,Неостывающее бурногорье,Медлительная тишина пустыньЗавершены глухим аккордом моря.
И только ветер здесь неукротим:Повсюду рыщет да чего-то ищет…Лишь море может сговориться с нимНа языке глубоковерстой тьмищи.
Здесь очевиднее и свет и мракИ то, что спор их вечный не напрасен.Расколотый на скалы КарадагВсе так же неразгаданно прекрасен…
Карадаг (Поэма)
Сюда, рыдая, он сбежалС обрыва. На нетленном телеБагровой кровью пламенелиОжоги разъяренных жалОпалы божьей. Даже мореСужалось в ужасе пред нимИ зябло, отразясь во взореЗрачков огромных. НедвижимСтоял он. Тягостные крыльяНе слушались, и он поникНа камни и в тоске бессильяОцепенел, но в тот же мигВоспрянул он и заломилСвои израненные руки,И вырвал крылья, и без силНа камни рухнул вновь… Сквозь мукиДва пламени взметнулись врозьВзамен двух крыльев и впервыеЗемли коснулись… Словно лось,Огонь с трудом ворочал выей,Качая красные рога.Они, багровы и ветвисты,Росли, вытягиваясь в свисты,Нерадостные для врага.Изгнанник встал и посмотрелНа всплески пламени, на племяОгней. Не по-земному смелБыл взгляд его. В тяжелом шлемеЗлатых волос его главаЯвляла новое светило.Он прыгнул в пламя, — это былоЖестоким жестом торжества.Огонь, кормивший корни крыл,На волю выпущен отныне, —Затем, чтоб навсегда сокрылТирана райского, в гордынеТучноскучающего. МестьОтрадней жизни для изгоя.Качаясь в пламени, он весьБыл полон музыкой покояИль вдохновением: он — Бог,Он — гибнет, но и ТОТ ведь тоже!— Ты будешь уничтожен, Боже,Презренный райский лежебок,Творец раскаявшийся!.. — ТакКричал он, облаченный в пламя,Как в плащ дымящийся. Но врагНе отвечал. Огонь волнамиВалил к луне, огонь простерПоследний взлет, и вдруг разжаласьТвердь, и разгневанный костерВорвался внутрь…— Какую малостьЯ отдал, чтоб изъять тебя, —Вопило пламя. — Как просторноЖить, униженье истребя!.. —Но вспыхнул блеск зарницы чернойИз пустоты, и пламя вдругОкаменело, а кричащий —Без головы, без ног, без рук —Обрубком вырвался из чащиРыданий каменных, и ветрВознес его на горб вершины,И там он врос в гранит… Из недрК нему вздымаются руиныПожарища, к нему толпойСтремятся каменные копьяИ в реве замерший прибой —Окаменевшее подобьеБылого пламени… Кругом,Как яростные изуверы,Ощерившиеся пещеры,Не дрогнув, принимают гром.Костер, что здесь торжествовал,Застыл на вечное увечье,Здесь камни и обломки скал —Подобие нечеловечьейМогучей гибели… Лишь мохКраями хладного обвалаСтруится, словно жаркий вздохДуши, что здесь отбушевала.
31 августа 1931
