class="p1">Кропоткин хмыкнул.
— Мне бы хватило и Жуковской, — сказал Саша, — но Тютчева появилась как раз в тот момент, когда я взял Александру Васильевну за руку и хотел поцеловать. И, по-моему, она была не против.
Петя помрачнел.
— Саша! Ты же понимаешь, что дело не может кончится браком!
— В будущем люди гораздо свободнее, — сказал Саша. — И женщины сами выбирают, с кем им быть, и сколько быть, и брак не столь важен. Я иногда забываю, что сейчас не так. Спасибо, что напомнил.
— Ты об этом не писал в своей книге.
— Она и так непубликабельна. Впрочем, если всё равно ей печататься только в «Вольной русской типографии» в Лондоне, можно и написать. Глава будет называться: «Сексуальная революция».
На экзамене, кроме Вендта, присутствовал Август Фёдорович Гримм. Ну, кто бы сомневался!
Старый интриган, очевидно, спал и видел, как камня на камне не оставит от Сашиной гениальности.
Но экзаменатором был Вендт, кроме того, интересы Вендта и Гримма носили антагонистический характер: Вендту надо было не завалить ученика, а продемонстрировать, какой он отличный преподаватель.
А потому он дал Саше читать и переводить довольно простой текст на уровне «Садовой беседки». Так что даже мама́ героически вытерпела его произношение, за год правленое и переправленное Вендтом, Гогелем и Александрой Васильевной.
Потом учитель попросил Сашу рассказать про путешествие в Гапсаль и охоту на вальдшнепов, и тоже получилось, ибо в списке вопросов «Как я провёл лето?» присутствовал. Про то, что стрелял в воздух и выкрикивал хипповский лозунг Саша, на всякий случай не упомянул.
Потом он в пятый раз читал «Песню Миньоны».
Гримм не выдержал и задал ещё несколько вопросов о Гёте.
Саша сам удивился, что понял и смог ответить.
— Александр Александрович очень продвинулся в немецком за последние месяцы, — заметил Вендт. — Удивительно, насколько. Я считаю, что несмотря на некоторые несовершенства и мелкие недочёты он заслуживает высший балл.
И Август Фёдорович не стал возражать.
— Методика обучения, основанная на математике и музыке, всегда приносит отличные результаты, — по-немецки сказал Гримм и самодовольно улыбнулся.
На следующий день, на экзамене по всеобщей истории, он даже не пытался валить. И Саша успешно выложил вызубренное накануне с Кропоткиным.
Запоминание российских географических названий на немецком было делом не совсем тривиальным, и Кропоткин отказался участвовать в сей авантюре в виду её полной бессмысленности. Так что Саша зубрил сам. С другой стороны, по-русски он их помнил, а иногда на досуге, там в будущем смотрел на ютубе лекции по лингвистике, так что знал, какой звук в какой должен превращаться при переходе от русского к немецкому. Ну, там: «соль» — «зальц», «гусь» — «ганс».
И так здорово помогало, что он умудрился сдать на пять даже географию на немецком.
Август Фёдорович и это приписал своей чудесной методике, а не девяносто девяти процентам Сашиного пота. Ну, и бог с ним. Лучше иметь дурного союзника, чем славного врага.
Папа́ был доволен. Встал, обнял прямо у доски, точнее вывешенной на доске карты.
Вечером он зашёл к Саше.
— Неделю назад мы говорили по радио с Варшавой, а вчера — с Киевом.
Саша вздохнул.
— Я не хотел тебя отвлекать от экзаменов, — сказал папа́.
Вынул из-за пазухи здоровый кожаный кошель с золотым тиснением.
— Здесь тысяча кредитными билетами, — сказал он. — Твои десять тысяч за радио мы положили в банк на твоё имя.
— Их же сейчас снять нельзя, — заметил Саша.
— Не торопись. Скоро будет можно. Эта тысяча за успехи в учёбе.
Саша не удержался, открыл кошелёк и пересчитал бумажки. Не серебро, конечно. Но тогда был бы ларец, если не сундук.
— Спасибо огромное, — поблагодарил он.
— Твой Достоевский уже два месяца в Петербурге, — сказал папа́. — Ему, видимо, рассказали, что ты руку приложил к его возвращению. Так что мечтает с тобой встретиться и поблагодарить лично.
— Это не совсем так, — возразил Саша, — это я мечтаю встретится с будущим великим писателем.
— С бывшим каторжником, — поморщился царь.
— Я когда-нибудь ошибался?
— Да, Гарибальди, помню. Только что-то о нём не слышно.
— И Шамиль не у нас в плену? И «Происхождение видов» не напечатано?
— Крайне вольнодумная книга, как мне говорили, — заметил царь.
— Неважно. Опубликована ведь?
— Да, я заметил.
— Когда я могу позвать Фёдора Михайловича?
— Хоть завтра. Первую неделю февраля отдыхай.
— А где сейчас те, кого ты мне запретил упоминать?
— Нарушаешь обещание.
— Я их не назвал.
— Петрашевский в Иркутске. Могу Муравьеву-Амурскому написать.
— Хорошо. Просто узнать, как он там, не нужна ли помощь.
Царь вздохнул.
— Я бы ему сам написал…
— Нет, — отрезал царь.
— А второй? Автор перевода отрывка из «Божественной комедии»?
— В имении под Москвой.
— Ну, хоть не в Сибири.
Про Бакунина Саша и так знал, что тот живёт в Иркутске в генерал-губернаторском доме, ибо Муравьев-Амурский приходится ему родственником. Так что решил не наглеть.
После ухода папа́ Саша ещё успел написать письмо Путилову с чертежами. Это была давняя идея, но всё руки не доходили. И попросил побыстрее.
А на следующее утро пошёл консультироваться к Анне Фёдоровне на предмет поиска Достоевского.
Тютчева, кажется зла не держала за долгие посиделки с Жуковской. То ли решила, что успехи в немецком того стоят, то ли (что скорее) вообще не воспринимала его как мужчину. Ну, что такое мальчик четырнадцати лет для тридцатилетней тётки?
Так или иначе, Анна Фёдоровна послала служанку к папеньке, ибо узок круг русских литераторов, и все они друг друга знают.
Саша не стал терять времени и поехал в магазин Вольфа. Гогель увязался с ним.
— Григорий Фёдорович, — сказал он по дороге, — мне жаль вашего времени. Мне скоро пятнадцать, и я вполне в состоянии один найти дорогу в Петербурге.
— Знаем мы, куда вы находите дорогу, — заметил Гогель.
В магазине Маврикий Осипович сам вышел к прилавку, усадил гостя за стол и велел подать кофе.
— Чем могу служить, Ваше Императорское Высочество?
— Всё, что есть, Достоевского, пожалуйста, Маврикий Осипович.
— И листок бумаги с карандашом?
— Не Чичерин, конечно, — сказала Саша, — но всё равно давайте, на всякий случай.
Хозяин кивнул приказчику, и тот вскоре принёс два толстых журнала: «Русское слово» за март 1859 и сдвоенный номер «Отечественных записок» за ноябрь и декабрь того же года. В первом была повесть Фёдора Михайловича «Дядюшкин сон», а во втором — «Село Степанчиково и его обитатели».
К стыду своему Саша не читал ни того, ни другого.
Он вообще читал только посткаторжного Достоевского, начиная с «Записок из Мёртвого дома». И, конечно, великое пятикнижие: «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Подросток» и «Братья
