были настолько густо нашпигованы идеологией, что Саша не мог их читать без рвотного рефлекса. Вот так и остались детективщики да фантасты, у которых герои то в космос летали, то бандитов ловили — то есть занимались полезной деятельностью — и не с таким количеством просоветских штампов.
Дочитал роман Саша уже утром. У пятидесятилетнего мужика титулярного советника Макара Девушкина ко всему прочему был внешний локус контроля. Вопросом о том, что подумают окружающие, Саша перестал интересоваться где-то в возрасте Варвары Добросёловой, так что подобный инфантилизм слегка бесил, хотя героев было жалко, и Саша чуть не всплакнул в финале.
«Бедные люди» навели его на мысль написать Путилову.
'Любезнейший Николай Иванович!
Как наши печатные машинки? Прошёл почти год, а массовое производство даже не маячит на горизонте.
У меня теперь есть привилегия. Так что можно начинать.
Думаю, надо сделать пробную партию штук в пятьдесят и посмотреть, как пойдёт. Государство сейчас много не закупит. Но думаю, что поставить хотя бы по две штуки в каждое министерство — реальная задача. Может быть, Константин Николаевич, как человек прогрессивный, возьмёт больше.
Одновременно мы должны организовать курсы машинисток для грамотных девушек из небогатых семей. Думаю, можно сделать при воскресных школах. Если юноши тоже захотят, не вижу препятствий.
Одна машинистка, умеющая быстро печатать, сможет заметить трёх-четырёх мелких чиновников, практически выполняющих обязанности писарей.
Им тоже надо будет придумать какое-то занятие, чтобы по миру не пошли, но это уже отдельный вопрос.
Я понимаю проблему инвестиций, и готов на первых парах вложиться не только привилегией, но и деньгами. В счёт производства пробной партии постараюсь внести 2000 рублей. Они у меня есть, но на счету в банке (сами понимаете). Попробую договориться с папа́.
Думаю, нам надо облегчить конструкцию и добавить деревянных деталей: клавиши, корпус. Она и удешевится заодно. А то у меня печатную машинку переносили вдвоём лакей и камердинер. Надо, чтобы машинистка могла поднять.
Надо торопиться. Конструкция несложная, боюсь, что американцы нас опередят. Будем через океан возить.
Как моя последняя идея? Нашли подрядчика, готового сделать опытный образец? А то боюсь, что сезон кончится.
Ваш Великий князь Александр Александрович'.
Собственно, титулярный советник Девушкин из «Бедных людей» занимался на службе переписыванием документов. И вместо трёх таких девушкиных можно было бы посадить одну девушку Варвару Добросёлову, которая явно аккуратнее, ответственнее и твёрдо стоит на земле, а не витает в облаках. И не придётся ей выходить замуж за нелюбимого помещика Быкова с явными чертами будущего домашнего тирана. Ибо будет у неё свой кусок хлеба. А Девушкин пусть корректором работает что ли.
Около полудня пришёл ответ от Фёдора Михайловича. Он был готов быть в Зимнем около семи вечера.
До его визита Саша успел прочитать повесть «Хозяйка» в «Отечественных записках» за 1847 год. И это был очень непривычный Достоевский. Саша не ожидал, что Фёдор Михайлович способен на такое. Повесть напомнила ему одновременно «Очи чёрные» Высоцкого, «Вий» Гоголя, Пелевина эпохи «Чапаева и пустоты» и тёмное славянское фэнтези.
Фёдор Михайлович произвёл на Сашу неожиданное впечатление: во-первых, он был щегольски одет, во-вторых, гладко выбрит.
От потёртого мешковатого костюма на знаменитом портрете Перова не было ничего. Белый «хорват», белоснежная отглаженная сорочка с накрахмаленным воротничком, брюки со штрипками, начищенные сапоги и дорогой сюртук, видимо, от Норденштрема, а никак ни от Каплуна с Дорониным.
Саша подумал, что и «Отечественные записки» Фёдор Михайлович получает вместе с картинками парижских мод.
Откуда у человека, недавно освобожденного с каторги и вернувшегося в Петербург из ссылки, деньги на лучших Петербургских портных? Выдали гонорары за «Дядюшкин сон», «Село Степанчиково» и неизданные вещи авансом?
Интересно, на чём он экономит…
Больше всего Достоевский напоминал Пьера Безухова из классического фильма, если бы только герой Толстого больше заботился о внешности и не носил очков: яйцеголовый нерд с мягкими чертами лица и пухлыми губами.
Взгляд нервный, испуганный и погружённый в себя. Эту особенность Саша списал на последствия каторги.
Поза закрытая, как у старообрядца на молитве: руки сложены перед собой на столе.
Ну, да, интроверт.
Гость с плохо скрываемым осуждением посмотрел на Сашин сангвинический бардак: бумаги на всех горизонтальных поверхностях, оружие примерно везде, стопки книг и спящий на них Киссинджер.
Но взгляд писателя упал на «Отечественные записки», «Русское слово» и томик «Бедных людей» с торчащими из него закладками — и потеплел. Честно говоря, закладки были не в местах тонкостей и глубин переживаний героев, а на страницах с бытовыми подробностями: ценами на аренду, книги и одежду. Впрочем, полезность их была сомнительна, учитывая прошедшее десятилетие и Крымскую войну. Они могли радикально измениться.
— Подпишите? — спросил Саша, водружая книги на стол, где уже стоял самовар, чашки, тарелки и блюдо с кулебякой, которую Саша приказал принести, думая подкормить бедного литератора.
Достоевский кивнул и взял перо.
— Правда, я пока прочитал только «Бедных людей» и «Хозяйку», — признался Саша.
Автор посмотрел вопросительно.
— «Бедные люди» написаны отлично, — сказал Саша, — но ваши великие книги ещё впереди.
— Спасибо! — улыбнулся Достоевский. — Когда-то Белинский предрёк мне примерно тоже самое, это была самая восхитительная минута в моей жизни. Я в каторге, вспоминая её, укреплялся духом. Он сказал, что, если я буду верным своему дару, смогу стать великим писателем.
— Он был прав, — кивнул Саша, — ваши книги будут переведены примерно на все языки мира и войдут в список из ста лучших книг всех времен и народов.
— И «Бедные люди»?
— Нет.
— Ну, о «Хозяйке» и говорить нечего, — вздохнул гость. — Дурная вещица.
— «Дурная вещица»? — переспросил Саша. — Это кто вам такую глупость сказал?
Гость усмехнулся.
— Белинский Виссарион Григорьевич.
— Не удивительно. Виссарион Григорьевич, при всём моём к нем уважении, человек века девятнадцатого. А вы написали текст двадцатого века, если не начала двадцать первого. Опередив время, как минимум, лет на сто.
— Вы мне льстите, — усмехнулся Достоевский. — Виссарион Григорьевич написал, что в «Хозяйке» вовсе нет смысла.
— Он ни одного не нашёл? Я и то с моей средненькой эрудицией вижу по крайней мере три.
— Какие?
— Кстати, не факт, что это те смыслы, которые вы туда вложили. Ну, во-первых. Дом старика Мурина и его дочери Екатерины. Мурин — ведь чёрт, да? Тёмный, нечистый дух?
— Да, — кивнул гость.
— Так вот. Дом Мурина — это Россия. Тёмная, мистическая, разбойная, глубинная. Сильно верующая, но как-то по-своему. То ли по старообрядческим книгам, то ли по заветам гностиков. И не факт, что в Бога. Этакий дом на семи ветрах, с перекошенными образами, с гробовщиком в одной из квартир
