а Шакал присоединился ко мне, чтобы покурить. – Она другая, брат.
– В каком смысле? – тихо спросил я. Почему-то от слов Шакала по спине побежали мурашки.
– Темная. Обреченная.
– Обреченная?
– Ага. Обреченная на одиночество. Потому что больше нет таких, как она. Смерть следует за всеми нами, Яр. Я это знаю. Ты это знаешь. А за ней она идет, почтительно склонив голову. Удивительно, да? – спросил он и сам себе ответил. – Конечно, удивительно. Где еще встретишь такую темную душу, внутри которой горит ослепительный свет. Она хочет спасти всех. Обнять и спасти. Но не может. Ей остается только наблюдать…
– Откуда ты это знаешь? – вздрогнув, спросил я. Шакал хрипло рассмеялся в ответ и повернулся ко мне. Его голубые глаза тронул морозец.
– Вижу, брат. Вижу начало и вижу конец. Каждого из вас.
– Ну тебя, – вздохнул я. – Жути, блядь, нагнал.
– Не без этого. Иной мир иным не бывает, Яр, – улыбнулся Шакал. – О чем-то я могу сказать, а что-то мне запрещено рассказывать. Темные боги суровы к тем, кто нарушает их запреты. И легкое касание Смерти запросто может превратиться в бездонный, прощальный поцелуй.
А вот Шакал был для меня загадкой. Нет, он выглядел, как гот, вел себя, как гот, но все-таки готом не был. Он стоял ровно посередине и, как любил повторять, «стерег границу этого мира и мира иного». Макс рассказывал, что Смерть касалась Шакала, но решила пощадить. Касание вышло слабым и о нем напоминало только поврежденное в ходе перестрелки колено, да прилагающаяся к нему хромота. Ну и сдвиг в голове тоже можно приплести, потому как Шакал после того случая серьезно так двинулся на тематике смерти и потустороннего.
Мне он всегда напоминал тень. Но тень не бледную и не дрожащую, а плотную, черную. Шакал скользил между живых людей с вечной ухмылкой на бледном лице, смотря на мир холодными голубыми глазами. Тем не менее, как и говорил Андрей, человеком он был неплохим. Всегда готов подставить плечо, попиздеть по душам или просто молча выпить, когда никаких слов не требовалось. Шакал одновременно и был в нашей тусовке, и не был. Тусовался где-то на окраинах темного мира, скрытого за пеленой извращенных галлюцинаций от горсти сомнительных колес.
Девяносто девятый начался с хорошего такого мороза, который сковал улицы нашего города и наши сердца. Город все еще отходил от последствий дефолта и порой это ощущалось слишком уж сильно. По улицам носились стайки предприимчивых пацанов, которые срывали с прохожих цепочки, серьги и меховые шапки. Все это потом загонялось по дешевке в ближайших ломбардах, где сотрудников явно не смущало сомнительное происхождение вещей. Посходили с ума и торчки, которые запросто могли тормознуть школьника на улице и потребовать от него денег. Ну, а если денег у того при себе не было, могли и ножом секануть. В подъездах частенько можно было наткнуться на вмазанных, лежащих рядом с использованным шприцом, в собственном говне, обоссанных и грязных.
В плане музыки нам пришлось сделать паузу, а виной всему учеба. На меня и Розанова насели родители, требуя все свободное время посвящать урокам и подготовке к экзаменам, Васю тоже редко куда-то отпускали, а если и отпускали, то она приходила на тусовки донельзя задумчивой, бледной и грустной.
Впрочем, лишить Славика музыки – дело гиблое еще на этапе идеи. С уроками он, конечно, не халявил, но и музыку забрасывать не стал. Более того, к маю он худо-бедно определился с аранжировками трех песен для нашей группы. Осталась шлифовка и вот шлифовкой мы как раз и занялись.
– Погоди, – нахмурился я, когда Славик наиграл мне мелодию одной из песен. – Ты Rammstein вдохновлялся, что ли?
– Немного, – нервно улыбнулся тот. – У меня Rammstein нонстопом последние пару месяцев играет. Видимо, отголоски перебрались и сюда.
– Отголоски? Да тут основная линия – это их песня «Rammstein» с первого альбома.
– Пусть будет омаж, – отмахнулся Славик. – Отсылка, аллюзия, плевать. Может, стихи немецкие виноваты или еще чего, не знаю. «Du und ich», как мне кажется, в ином ключе не сыграешь. Текст очень рубленный, грубый… Мне Максим оригинал показывал. Музыка тоже нужна соответствующая. Грубая, рваная, не традиционная готика. А вообще, я с десяток вариантов забраковал. Диссонанс. Зато стоило малость грубости добавить, как пошло-поехало.
– Ну, в целом, мне нравится, – кивнул я. – Если Макс еще петь будет низко, то точно Rammstein получится.
– Я вижу здесь нетрадиционный вокал, – почесал нос Розанов. – Возможно надо будет добавить эффектов. Или исказить… Ну-ка, наиграй басовую линию!
– Так у тебя ж бас-гитары нет, – удивился я. Вместо ответа Славик сунул мне в руки свою старенькую акустику.
– Плевать. Просто играй, – скомандовал он. Вздохнув, я подвинул к себе партитуру, дождался, когда Славик проиграет вступление на пианино, после чего подключил гитару. В процессе Славик отпускал комментарии, порой прерывался, чтобы внести правки, но выглядел в целом повеселее, чем раньше. – Неплохо. Гипнотизм чувствуешь?
– Да.
– В этом и смысл, – он поднял вверх палец и улыбнулся. – Максим сказал одну здравую вещь.
– Интересно, какую? – ехидно поддел я Славика, но тот сарказм в моих словах не выкупил.
– Эксперимент со стилями пойдет группе на пользу. Так мы скорее найдем собственное уникальное звучание…
– Слава, иди кушать! – раздался с кухни голос матери Славика. Тот поморщился, будто лизнул соленый лимон.
– Я занят! – рявкнул он. – Не отвлекайте меня, пожалуйста.
– Слава!
– Нет! – повторил он, хлопнув крышкой пианино так громко, что аж в ушах зазвенело.
– Я, пожалуй, пойду, – тихо сказал я, но наткнулся на бешеный взгляд Розанова.
– Пока не закончим, никуда ты не пойдешь, – прошипел он и повысил голос. – Мама, я буду есть через два часа.
– Остынет все.
– Пусть остынет. Мне некритично, – заявил тот, возвращаясь к партитурам. – Так, вторая песня. Посмотри и скажи, что думаешь?
И в этом весь Славик. Музыка для него была больше, чем жизнь. И только идиот мог этого не заметить. Из-за музыки Розанов мог поругаться с родителями, лишиться прогулок, получить ремня, но даже это не могло его остановить. Было в его демоническом взгляде что-то от Бетховена, чей портрет висел у Славика в комнате вместо традиционных героев боевиков, голых баб или музыкальных групп. И перед этим взглядом пасовали не только родители Славика, но и немногочисленные друзья.
Розанов отпустил меня домой в восемь вечера. Когда сам осатанел и от музыки, и от споров, и от голода. Я же тактично отказался от приглашения поужинать и помчался домой, надеясь, что мама не будет сильно злиться. Впрочем, добраться до дома без происшествий мне все же не удалось. А виной
