выдохлась. Часы на стене зеленым светом показывали время. Почти половина восьмого. Ну, еще пару часиков покуковать, а потом можно попробовать уснуть. Однако от раздумий меня отвлек скрип входной двери. Кто-то вошел в студию.
Не успел я напрячься и придумать объяснение для Колумба, какого лешего я торчу тут один, беспокойство исчезло, потому что я увидел Макса. Он, улыбаясь, махнул мне рукой и поставил на стол пакет, в котором что-то звякнуло.
– Так и знал, что ты здесь, – буркнул он и тоже полез в холодильник за пивом.
– Так ожидаемо? – невесело улыбнулся я.
– Ага. Не ты один из дома бегал, – просто кивнул Макс и, сделав глоток из запотевшей бутылки, кивнул на пакет. – Смотри, там банка с аджикой, банка с супом… Холодный правда, так что не обессудь. Шакал дома у меня забыл. Не выбрасывать же? Хлеб, чуток колбасы… а! И чай еще. У Колумба кроме бухла тут ничего нет. Разве что пряники каменные где-нибудь в шкафу найти можно. В общем, налетай, кушай. Сидишь тут весь день голодный.
– Спасибо, – от стыда хотелось провалиться сквозь землю, но Макс хлопнул меня по плечу, словно подобное было нормой в его мире.
– Пустое, брат. Подкрепись, а я пока отдышусь. И чайник поставлю.
Наскоро перекусив, я благодарно улыбнулся Максу, который поставил передо мной бутылку пива и с блаженным вздохом опустился рядом на диван. Он щелчком выбил сигарету из пачки и, закурив, выпустил ровное колечко к потолку. Затем, чуть подумав, повернулся ко мне и кивнул.
– Ну, рассказывай, почему дома говном намазано.
– Долгая история, – попытался соскочить я, но Макс упрямо мотнул головой и тонко улыбнулся.
– А ты торопишься куда-то? Вот то-то же. Да и в целом, брат, поверь. Лучше поговорить, чем в собственном говне вариться. Так и утонуть недолго. Точно тебе говорю.
– О таком рассказывать стыдно, – вздохнул я. Макс понимающе хмыкнул.
– Шпань тебе только лицо разукрасила, так? – тихо спросил он. Я кивнул. – А шея? Руки?
– Как ты…
– Неважно, – мотнул головой Макс. – Отец?
– Мама.
– Мама? – тут он искренне удивился и, поперхнувшись дымом, закашлялся. – Хотя, чего это я… Бабы мужикам в жестокости не уступают.
Не договорив, Макс поднялся с дивана и резко стянул с себя футболку. Затем повернулся ко мне спиной и невесело усмехнулся. Кожа на спине бугрилась шрамами. Тонкими, толстыми, давно уже зажившими, но все равно уродливыми. При виде его располосованной спины мои синяки снова заныли, а к горлу подступила тошнота, как всегда и бывало, стоило маме взять в руки ремень или шнур от утюга.
– Красота, брат? – усмехнулся он, надевая футболку. Затем, подумав, показал мне предплечья. Тоже покрытые тонкой, давно зажившей паутинкой шрамов. – А это я сбежать пытался. Не получилось. Откачали. Кто ж знал, что резать надо вдоль, а не поперек. Блядская летопись моего детства.
– Это родители твои сделали? – осторожно спросил я. Макс, сделав глоток пива, отрицательно помотал головой.
– Если бы. Родители только и сделали, что выблевали меня в этот мир и исчезли. Хорошо хоть хата осталась. На память, блядь. А это… Это воспитатели. Приютские. Жизни учили, так сказать. Мы же с Колумбом оба сироты. Оба в одном приюте жили, там и кентами стали. Только он дождался выпуска, а я свалил, как возможность представилась. Хотел, помню, в гости наведаться. Пообщаться кое с кем, да расформировали приют. Уже пять лет как. Хуй знает, где теперь эти бляди, да и черт с ними. Век бы о них не слышать. Я как руки твои увидел, сразу понял, чем тебя лупцевали. Шпань на такое неспособна. Их оружие – это кулаки, ну, арматура или нож, на крайняк. А тут, брат, садизмом в чистом виде воняет. Видел я, как шнур от утюга кожу расписывает. Как узор особый оставляет. Красивый такой. Раз увидишь, так на всю жизнь запомнишь. Значит, мама?
– Мама, – кивнул я. Горло свело от боли, а в глазах набухли слезы. Мне стоило немало усилий, чтобы не расплакаться. Но почему-то казалось, что Макс поймет. Поймет и не осудит.
– Не держи в себе, – тихо ответил он. – Тебя здесь никто не осудит. Ни за слезы, ни за крик.
Я рассказал Максу обо всем. О побоях, об унижении, об издевательствах и ненависти. Рассказал, как привык. Тихо, скупо, без деталей. Но он все понял. Потому что необходимые детали все еще жили в его голове и в его шрамах. А когда закончил, то вдруг понял, что мне стало легче. Гораздо легче, чем раньше. Словно вся та куча говна, которую на меня навалили, вдруг скользнула вниз и шлепнулась жирным, вонючим комком под ноги. В кои-то веки и вздохнул без привычной тяжести. Вздохнул с облегчением.
– Ты не сможешь сбежать, – скупо обронил Макс, когда я закончил. – Тебя сломали. И сломали давно.
– Так и есть, – невесело усмехнулся я, вертя в руках пустую бутылку из-под пива.
– И освободить тебя никто не сможет, – добавил он. – Только ты сам.
– Я маме слова против сказать не могу, о чем ты?
– Освобождение придет, брат. Само, со временем, – пояснил Макс. – Только ты его дождись. Ну, и еще. Знай, что я рядом. Поговорить, помолчать… не важно. И это… если снова из дома погонят, маякни. Лучше у меня перекантуйся, чем по подворотням шляться. Лады?
– Спасибо, – покраснев, кивнул я.
– Пустое, брат. Пустое, – вздохнул он и, хлопнув меня по колену, поднялся с дивана. – Ладно, погнали.
– Куда?
– Ко мне. Переночуешь, а утром домой двинешь. Нехуй тут одному куковать. Пошли, пошли, – он снова кивнул и пробормотал себе под нос, думая, что я не услышу. – Мамы, мамы… Зачем вы выплюнули нас в этот мир, если мы вам оказались не нужны? Мы же вас об этом не просили.
Глава шестая. Аплодисменты.
В июне, когда школа окончательно осталась в прошлом, Славик с утроенной энергией взялся за работу над материалом для нашей первой демки. И в этом ему уже помогали все. Кто-то, как Вася или Андрей, привносили новый рифф или сбивку в почти готовую песню. Макс экспериментировал с вокалом, ну а я со Славиком доводил потом все это до ума. К счастью, мне удалось поступить в консерваторию вместе с Розановым, поэтому мама была не против моих частых отлучек на репетиции. Более того, я даже немного вздохнул поспокойнее, потому что за все лето она ни разу меня не избила, ограничиваясь лишь руганью и подзатыльниками, а в августе и вовсе уехала с Гошей на море на две недели. Правда, несмотря
