прижался к моим ногам и запричитал:
— Властелин червей приходит и уходит. Властелин червей приходит и уходит. Властелин червей приходит и уходит.
Так вот кто был властелином червей! Феличе смотрел на меня сквозь прорези в капюшоне.
— Ты уже подружился с князем? Заметил, как я его хорошо помыл? Он немного капризничал, но победил я. Покрывало он мне отдавать
не хотел.
Я был в ловушке. Я с трудом видел его. Солнце, проникавшее сквозь листву, слепило меня.
— Лови!
Нож воткнулся в землю. В десяти сантиметрах от моей сандалии и в двадцати от головы Филиппо.
— Видал, как точно? Мог оттяпать тебе палец ноги как нечего делать. А что бы ты стал делать?
Я не мог говорить. У меня перехватило горло.
Что бы ты делал без пальца? — повторил он. — Скажи мне. Ответь что-нибудь.
— Умер бы от потери крови.
— Молодец. А если я выстрелю в тебя из этого? — Он показал мне ружье. — Что с тобой будет?
— Я умру.
— Видишь, сколько интересного ты знаешь. Вылезай, давай, давай! — Он опустил лестницу в яму.
Я не хотел подниматься, но у меня не было другого выхода. Он бы застрелил меня. Я не был уверен, что смогу вылезти, так у меня дрожали ноги.
— Погоди, погоди, — сказал Феличе. — Захвати мой нож, пожалуйста.
Я вытащил нож из земли и так, чтобы Феличе не слышал, прошептал:
— Я еще приду.
— Обещаешь?
Феличе приказал:
— Закрой его и положи в карман.
— Обещаешь?
— Давай, давай! Поднимайся, черт бы тебя побрал! Чего ждешь?
Я начал подниматься. Филиппо продолжал повторять:
— Властелин червей приходит и уходит. Властелин червей приходит и уходит. Властелин червей приходит и уходит…
Когда я уже показался из ямы, Феличе схватил меня за штаны обеими руками и швырнул в стену дома, как мешок. Я грохнулся о каменную кладку и сполз на землю. Попытался подняться. Перевернулся на бок. Острая боль обожгла ногу и руку. Я обернулся. Феличе снял капюшон и шел ко мне, целясь из ружья. Я видел тяжелые подошвы его башмаков-вездеходов, которые становились все больше и больше.
Сейчас он выстрелит, подумал я.
И я, забыв о боли, пополз к лесу.
— Хочешь сбежать, да? Ошибка. — Он пнул меня в зад. — Вставай, сучонок! Что ты валяешься на земле? Вставай! Ты, случаем, не заболел? — Он приподнял меня за ухо. — Благодари Бога, что ты сын своего отца. Если б не это… Сейчас я отвезу тебя домой. Пусть твой отец сам решает, как тебя наказать. Я свою задачу выполнил. Мое дело — охранять. И я должен бы тебя пристрелить… — Он потащил меня в кустарник. Я был так испуган, что не мог даже заплакать. Я спотыкался, падал на землю, и он поднимал меня на ноги за ухо. — Давай двигай ногами, вперед!
Мы вышли из леса. Перед нами расстилался желтый простор, раскаленная пшеница простиралась до самого неба. Если бы мне удалось нырнуть туда, меня бы никто не нашел.
Стволом ружья Феличе подтолкнул меня к 127-му и сказал:
— Ах да, верни-ка мне нож!
Я попытался достать его, но никак не мог попасть рукой в карман.
— Дай я сам! — Он забрал нож. Открыл дверцу, поднял сиденье и приказал: — Садись!
Я влез в машину и… увидел Сальваторе.
— Сальваторе, что ты?.. — Слова умерли у меня во рту.
Так это Сальваторе. Он продал меня Феличе.
Сальваторе посмотрел на меня и отвернулся к окну.
Я устроился поудобнее и замолчал. Феличе уселся за руль.
— Дорогой Сальваторе, ты оказался молодцом. Руку. — Феличе протянул ему свою. — Ты был прав — это он сунул свой нос. А я тебе не поверил. — Он вышел из машины. — Обещание есть обещание. И если Феличе Натале дает слово, то его держит. За руль! Только езжай тихо.
— Прямо сейчас? — спросил Сальваторе.
— А когда же? Садись на мое место.
Феличе открыл дверцу, и Сальваторе пересел за руль.
— Здесь хорошо учиться. Достаточно просто спускаться по склону и иногда тормозить.
Сальваторе Скардаччоне продал меня за урок вождения.
— Ты так раздолбаешь мне машину! — орал Феличе и, уткнувшись лицом в лобовое стекло, контролировал разбитую дорогу: — Тормози! Тормози!
Сальваторе чуть возвышался над рулем, который сжимал, словно хотел оторвать.
Когда Феличе набросился на меня, угрожая мне ружьем, я описался. И только сейчас заметил, что у меня насквозь мокрые штаны.
Мы скакали по кочкам и проваливались в ямы. Я должен был крепко держаться за ручку.
Сальваторе никогда не говорил мне, что хотел научиться водить машину. Он мог бы попросить отца, чтоб тот его научил. Адвокат никогда ему ни в чем не отказывал. Почему он попросил об этом Феличе?
У меня все болело: разбитое колено, ребра, рука. Но сильнее всего — сердце. Сальваторе разбил его.
Он был моим лучшим другом. Однажды на ветке нашего дерева мы даже поклялись в вечной дружбе. Мы всегда возвращались из школы вместе. Если один выходил раньше, то ждал другого.
Сальваторе меня предал.
Мама была права, когда говорила, что Скардаччоне считают себя неизвестно кем, только потому что у них полно денег. И добавляла: если ты будешь тонуть, никто из них даже не протянет тебе руку. И я себе много раз представлял обеих сестер сидящими на дюне и строчащими на машинке, и себя, тонущим, протягивающим к ним руки и молящим о помощи, а они бросали мне медовые карамельки и говорили, что не могут встать с места, потому что у них распухли ноги. Но с Сальваторе мы были друзьями.
Я ошибся.
Я почувствовал сильное желание заплакать, но тут же поклялся, что, если хоть одна слезинка выкатится из моих глаз, я возьму пистолет старика и застрелюсь. Я вытащил из кармана коробку с «Виченцей». Она была мокрой от мочи.
Я положил ее на сиденье.
Феличе заорал:
— Хватит! Остановись!
Сальваторе резко затормозил, мотор заглох, машина встала, и если бы Феличе не успел выставить руки вперед, то пробил бы лбом стекло.
Он распахнул дверцу и выскочил из машины:
— Вылезай!
Сальваторе молча пересел на соседнее сиденье. Феличе схватился за руль и сказал:
— Дорогой Сальваторе, я должен тебе сказать честно, тебе противопоказано водить машину. Оставь это дело. Твое будущее — велосипед.
Когда мы въехали в Акуа Траверсе, моя сестра, Барбара, Ремо и Череп играли посреди дороги в пыли.
Они увидели нас и бросили игру.
Папиного грузовика не было. Не было и машины старика.
Феличе поставил 127-й в амбар.
Сальваторе пулей вылетел из машины, схватил велосипед и уехал, даже не посмотрев в
