class="p1">— Потому что Барбара сказала, что, когда вырастет, будет похожа на Барби. Барби — это Барбара, но по-английски.
А с Бедняжкой что будешь делать, выбросишь?
— Нет. Она будет ее служанкой. — Потом посмотрела на меня и спросила: — А тебе твой подарок понравился?
— Да. Но я думал, что это будет совсем другое.
В эту ночь я спал со стариком. Я только-только забрался под одеяло и собирался полистать Тэкса, когда он вошел в комнату. Казалось, что он внезапно постарел еще лет на двадцать.
— Спишь? — прохрипел он.
Я закрыл журнальчик и повернулся к стене.
— Нет.
— Фу-у! Я сварился. — Он зажег лампочку рядом с кроватью и начал раздеваться. — Намотал сегодня, наверное, тысячу километров. Спина вдребезги. Должен поспать. — Он поднял вверх брюки, осмотрел их и сморщился. — Надо бы сменить гардероб. — Поднял сапоги и носки и положил их на подоконник.
У него страшно воняли ноги.
Он пошарил в чемодане, достал бутылку виски и открыл ее. Сделал большой глоток, сморщился и вытер губы рукой.
— Черт возьми, какая гадость. — Он взял папку, открыл ее, перебрал фотографии и спросил меня: — Хочешь посмотреть на моего сына? —
И протянул мне одну.
Это была та, которую я видел утром, когда рылся в его вещах. Франческо в комбинезоне механика.
— Красивый парень, верно?
— Да.
— Здесь он еще хорошо выглядит, это потом он похудел.
Коричневый мотылек влетел в окно и начал биться о лампочку. Он производил глухой шум всякий раз, как натыкался на раскаленное стекло.
Старик взял газету, свернул ее и припечатал его к стене.
— Эти гадские бабочки. — Протянул мне другую фотографию: — Мой дом.
Это был низкий домик с окнами, покрашенными красной краской. Из-за соломенной крыши виднелись верхушки четырех пальм. Перед домом сидела в кресле черная девушка в крохотном желтом купальнике. У нее были длинные волосы, и в руках она сжимала, словно трофей, бутерброд с ветчиной. Рядом с домом стоял маленький гараж, а перед ним — машина, огромная и белая, без крыши, с черными окнами.
Какая это машина? — спросил я.
«Кадиллак». Я купил уже подержанную. Но в классном состоянии. Только резину поменял. — Он снял рубашку. — Это была отличная сделка.
— А кто эта черная девушка?
Он растянулся на кровати.
— Моя жена.
— У тебя жена — негритянка?
— Да. Старую я оставил. Этой двадцать три. Цветочек! Ее зовут Сония. А если ты думаешь, что у нее в руке ветчина, то ошибаешься, это шпик. Настоящий шпик из Венето. Я привез его из Италии. В Бразилии такого деликатеса днем с огнем не сыщешь. Это была целая проблема — провезти его. Меня даже остановили на таможне и хотели разрезать его на кусочки, думали, что в нем наркотики… Ладно, тушим свет, умираю, как хочется спать.
Комнату заполнила темнота. Я слышал, как он дышал и производил губами странные звуки. Неожиданно он сказал:
— Ты понятия не имеешь, как там живется. Жизнь не стоит ни гроша. Все тебе прислуживают. Ни хрена не делаешь целыми днями. Совсем не так, как в этом говенном местечке. Пора с ним завязывать.
— А где эта Бразилия? — спросил я.
— Далеко. Очень далеко. Спокойной ночи и золотых снов.
— Спокойной ночи.
И все остановилось.
Фея погрузила Акуа Траверсе в сон. Дни следовали один за другим, жаркие, похожие друг на друга и бесконечные.
Взрослые не выходили из дома, даже когда наступал вечер. Раньше после ужина они выносили на улицу столы и играли в карты. Сейчас сидели по домам. Феличе куда-то исчез. Папа целыми днями валялся в постели и разговаривал только со стариком. Мама готовила. Сальваторе закрылся в своем доме.
Я катался на новом велосипеде. Все хотели покататься на нем. Череп наловчился проезжать все наше местечко на одном колесе. Я же не мог и двух метров.
Я почти все время был предоставлен сам себе. Я доезжал до пересохшего источника, катился по пыльным тропинкам среди полей, которые уводили меня далеко-далеко, туда, где была голая земля, огороженная проржавевшей колючей проволокой. Еще дальше в жарком мареве дрожали очертания комбайнов, ползающих по полям.
Иногда редкий грузовик, груженный мешками с зерном, проезжал через местечко, оставляя за собой шлейф черного дыма.
Когда я ехал через селение, мне казалось, что все смотрят на меня. Вон из-за занавески шпионит за мной мать Барбары, Череп тычет пальцем в мою сторону и что-то говорит Ремо, рядом Барбара, которая странно мне улыбается. И это чувство не покидало меня, даже когда я оставался один, сидя на ветке дерева или несясь мимо полей. Даже когда, кроме скошенных колосьев и знойного неба, не было ничего кругом, мне казалось, что тысячи глаз наблюдают за мной.
Не поеду я туда, не беспокойтесь. Я же поклялся.
Но всякий раз холм возникал прямо по моему курсу, и он ждал меня.
Я начал ездить по дороге, ведущей к ферме Меликетти. И с каждым днем, не отдавая себе в том отчета, прибавлял по нескольку метров.
Филиппо забыл обо мне. Я это чувствовал.
Я попытался мысленно позвать его.
Филиппо! Филиппо, слышишь меня?
Я не могу приехать. Не могу.
Он не думал обо мне.
Может быть, он умер. Может, его уже больше нет на этом свете.
После обеда я завалился в постель почитать. Свет едва проникал сквозь плотные занавески в раскаленную комнату. И я задремал с комиксом в руках.
Мне снилось, что уже ночь, но я все хорошо вижу. В темноте передвигаются холмы. Медленно-медленно, словно черепахи. Затем все они одновременно открывают глаза, красные дыры среди колосьев, и начинают медленно-медленно подниматься, уверенные, что их никто не видит, и становятся гигантами, с плотью из земли, покрытыми шкурой из колосьев. И они наваливаются на меня и хоронят под собой.
Я проснулся в луже пота, встал и поплелся к холодильнику попить. А в глазах стояли холмы-гиганты.
Я вышел из дома и сел на Бульдозера.
Я был в самом начале тропинки, которая вела к заброшенному дому.
Холм был в ее конце. Мрачный, колышущийся в теплом мареве. Мне показалось, что я разглядел пару глаз среди колосьев, под самой вершиной, но это были просто пятна в складках рельефа. Солнце заходило, и воздух остывал. Тень от холма медленно наплывала на долину.
Я должен был подняться на него.
Голос папы удерживал меня. «Слушай внимательно. Если ты вернешься, они его убьют. Они поклялись».
Кто? Кто в этом поклялся? Кто его убьет?
Старик? Нет. Он — нет. Он недостаточно силен.
Они, земляные