мою сторону.
Феличе нагнул сиденье:
— Выходи!
Я не хотел выходить.
Однажды в школе я разбил витраж палкой, из тех, что мы использовали на физкультуре. Я хотел продемонстрировать Анджело Кантини, моему товарищу по классу, что стекло небьющееся. Но оказалось, это не так: оно разлетелось на миллиард мельчайших кубиков. Директор вызвал маму сказать ей все, что он обо мне думает.
Она приехала, посмотрела на меня и сказала на ухо:
— Я с тобой потом разберусь.
И вошла в кабинет директора. А я остался ждать ее в коридоре.
В тот раз я сильно испугался, но этот страх не шел ни в какое сравнение с сегодняшним. Феличе расскажет все маме, а та расскажет папе. И папа рассвирепеет. А старик украдет меня.
— Выходи! — повторил Феличе.
Я набрался мужества и вышел.
Я сгорал от стыда. У меня были мокрые штаны.
Барбара прижала руку к губам. Ремо подбежал к Черепу. Мария вымыла очки и вытирала их майкой.
Светило яркое солнце, и я прищурил глаза. За спиной я слышал тяжелые шаги Феличе. Из окна выглядывала мать Барбары. Из другого — мать Черепа. Они смотрели на меня пустыми глазами. Тишина была бы абсолютной, если б Того не начал визгливо лаять. Череп дал ему пинка, и пес, скуля, побежал прочь.
Я поднялся по лестнице и открыл дверь.
Шторы опущены, и в доме мало света. Радио включено. Вращался вентилятор. Мама, в комбинации, сидела за столом и чистила картошку. Увидела меня в сопровождении Феличе. Нож выпал у нее из рук. Сначала на стол, оттуда — на пол.
— Что случилось?
Феличе сунул руки в карманы камуфляжа, наклонил голову и сказал:
— Он был там. С мальчишкой.
Мама поднялась со стула, сделала шаг, потом другой, остановилась, сжала лицо в ладонях и опустилась на пол, глядя на меня.
Слезы брызнули из моих глаз.
Она бросилась ко мне и взяла на руки. Сильно прижала к груди и вдруг заметила, что я весь мокрый. Поставила меня на стул, осмотрела мои ободранные ноги и руку, окровавленное колено. Задрала майку.
— Кто это сделал? — спросила она.
— Он! Это он… меня… избил! — Я ткнул пальцем в Феличе.
Мама обернулась, оглядела Феличе и процедила сквозь зубы:
— Что ты ему сделал, несчастный?
Феличе поднял руки:
— Ничего не сделал. Что я ему сделал? Привез его домой.
Мама сощурилась.
— Ты! Как ты мог себе позволить, а? — Вены на ее шее вздулись, голос дрожал. — Как ты посмел, а? Ты избил моего сына, подонок! — И набросилась на Феличе.
Он стал отступать к двери.
— Я лишь дал ему поджопник. Что тут такого?
Мама попыталась влепить ему оплеуху, Феличе поймал ее руку, не давая ей приблизиться, однако она была свирепа, как львица:
— Подонок! Я выцарапаю тебе глаза!
— Я застукал его в яме… Он хотел освободить пацана. Ничего я ему не сделал. Хорош, уймись!
Мама была босиком, но это не ослабило удара, когда она двинула ему ногой в пах.
Бедный Феличе издал странный звук, что-то среднее между шипеньем и всасыванием мойки, схватился за низ живота и рухнул на колени. Лицо его перекосилось от боли, он попытался крикнуть, но у него не получалось: весь воздух вышел из легких. Я, стоя на стуле, прекратил ныть. Я знал, как это больно, когда попадают между ног. А мамин удар был очень сильным.
Мама не знала жалости. Она взяла сковородку и треснула ею Феличе по лицу. Он взвыл и завалился на пол.
Мама снова подняла сковородку, она хотела убить его, но Феличе схватил ее за запястье и дернул. Мама упала. Сковородка выпала из руки. Феличе навалился на нее всем телом.
Я отчаянно закричал:
— Отпусти ее! Отпусти ее! Отпусти ее!
Феличе схватил мать за руки и прижал их животом.
Мама кусалась и царапалась, как кошка. У нее задралась комбинация. Стал виден живот и черный пучок между ног, одна из бретелек рубашки оторвалась, и вывалилась грудь, большая и белая, с темным соском.
Феличе остановился и уставился на нее.
Я видел, как он на нее смотрел.
Я слез со стула и попытался ударить его. Он повернулся, и я вцепился ему в горло. И в этот момент вошли папа и старик.
Папа набросился на Феличе, схватил его за руку и стащил с мамы.
Феличе крутанулся на полу, а вместе с ним и я, сильно ударившись затылком. Чайник засвистел у меня в голове, в носу я почувствовал запах дезинфектанта, которым обрабатывали туалет в школе. Желтые лампы взорвались перед моими глазами.
Папа начал бить Феличе ногами, тот заполз под стол, а старик пытался успокоить папу, который пинками запускал в воздух стулья.
Свист в моей голове сделался таким сильным, что я не слышал собственного плача.
Мама подняла меня, отнесла в свою комнату и, закрыв дверь коленом, положила на постель. Я весь дрожал и никак не мог перестать рыдать.
Она крепко обняла меня и повторяла:
— Ничего, ничего. Ничего. Пройдет. Все проходит.
Меня колотило от рыданий, и я не мог отвести взгляда от фотографии падре Пио, пришпиленной к шкафу. Монах смотрел на меня и, казалось, довольно ухмылялся.
В кухне кричали папа, старик и Феличе.
Потом они все вместе вышли, хлопнув дверью.
И вернулся покой.
Голуби гуркали под крышей. Шумел холодильник. Стрекотали цикады. Вентилятор. Это была тишина. Мама с опухшими глазами оделась, продезинфицировала царапину на плече, вымыла меня, вытерла и накрыла простыней. Дала мне съесть персик с сахаром и улеглась рядом. Дала мне руку. И больше ничего не говорила.
У меня не было сил даже пальцем пошевельнуть. Я положил голову ей на живот и закрыл глаза.
Дверь открылась.
— Ну, как он? — голос папы. Он говорил тихо, как если б доктор сказал, что я вот-вот умру.
Мама погладила меня по голове.
— Он сильно ударился головой. Но сейчас спит.
— А ты как себя чувствуешь?
— Хорошо.
— Правду говоришь?
— Правду. Но чтобы этого больше не было в нашем доме. Если он еще хоть раз прикоснется к Микеле, я убью сначала его, потом тебя.
— Я об этом уже позаботился. А сейчас я должен уйти.
Дверь закрылась.
Мама села на кровати и прошептала мне на ухо:
— Когда ты вырастешь, ты должен уехать отсюда и никогда больше сюда не возвращаться.
Стояла ночь.
Мамы не было. Рядом спала Мария. На комоде тикали часы. Стрелки отливали желтым. Подушка пахла папой. Белая полоска света виднелась под дверью в кухню.
Там ругались.
Слышался голос адвоката Скардаччоне,
