приехавшего из Рима. Первый раз он появился в нашем доме.
Этим вечером случилось ужасное. Такое ужасное, такое невероятное, что невозможно было даже возмутиться. Меня оставили в покое.
Я не испытывал никакого беспокойства. Я чувствовал себя в безопасности. Мама положила меня в своей комнате и никому не разрешала заходить в нее.
На голове вспухла шишка, и, когда я до нее дотрагивался, было больно, но в остальном я чувствовал себя хорошо. Это мне не очень нравилось. Как только обнаружится, что я не болен, мне придется вернуться в комнату к старику. А мне хотелось остаться в этой постели навсегда. Не выходить больше из этой комнаты, не видеть никогда Сальваторе, Феличе, Филиппо, никого.
Я слышал голоса из кухни. Старик, адвокат, брадобрей, отец Черепа, папа ругались из-за какого-то телефонного звонка и того, что нужно было сказать.
Я накрыл голову подушкой.
Я видел бушующий железный океан, вздымались огромные волны из гвоздей, брызги из болтов били в белый автобус, который в тишине начинал тонуть, задрав морду, а внутри были мечущиеся страшилища, в ужасе лупящие кулаками по стеклам.
Но ничего у них не получалось.
Стекла были непробиваемы.
Я открыл глаза.
— Микеле, просыпайся. — Папа уселся на край кровати и погладил меня по плечу. — Я должен поговорить с тобой.
Было темно. Только на потолке пятно света. Я не видел папиных глаз и не понимал, насколько он сердит.
В кухне продолжали разговаривать.
— Микеле, что ты сегодня натворил?
— Ничего.
— Не ври мне. — Папа был раздражен.
— Ничего плохого я не сделал. Клянусь тебе.
— Феличе тебя там застукал. Он сказал, что ты хотел его освободить.
Я сел на кровати:
— Нет! Неправда! Я тебе клянусь! Я вытащил его из ямы, но потом отвел обратно. Я не собирался его освобождать. Он тебе соврал.
— Говори тише, а то разбудишь Марию. Мария лежала на животе, обняв подушку. Я прошептал:
— Ты мне не веришь?
Он посмотрел на меня. Его глаза светились в темноте, как у собаки.
— Сколько раз ты там был?
— Три.
— Сколько?
— Четыре.
— Он сможет тебя узнать?
— Что?
— Если он тебя увидит, то узнает?
Я подумал.
— Нет. Он же не видит. Все время держит голову под покрывалом.
— Ты сказал ему, как тебя зовут?
— Нет.
— Ты с ним разговаривал?
— Нет… немного.
— Что он тебе рассказал?
— Ничего. Говорил какие-то странные вещи. Непонятные.
— А ты ему что рассказал?
— Ничего.
Он встал. Казалось, ему не хотелось уходить, он снова сел рядом.
— Послушай меня внимательно. Я не шучу. Если ты туда еще раз вернешься, я изобью тебя до смерти. А они прострелят ему голову. — Он рванул меня за плечо. — И виноватым будешь ты.
Я пролепетал:
— Я туда больше не пойду. Клянусь тебе.
— Клянись моей головой.
— Клянусь.
— Скажи, клянусь твоей головой, что больше туда не пойду.
Я повторил:
— Клянусь твоей головой, что больше туда не пойду.
— Ты поклялся головой своего отца. — И замолчал, сидя рядом в тишине.
В кухне отец Барбары кричал на Феличе. Папа выглянул в окно.
— Забудь о нем. Его больше не существует. И ты не должен никому о нем рассказывать. Никогда больше.
— Я понял. Я больше к нему не пойду.
Он закурил сигарету.
Я спросил:
— Ты все еще злишься на меня?
— Нет. Постарайся заснуть. — Он глубоко вздохнул и оперся руками о подоконник. Его волосы блестели в свете фонаря. — Боже праведный, ну почему все дети как дети, а ты все время придумываешь что-нибудь?
— Значит, ты еще злишься?
— Да не злюсь я на тебя. Успокойся. — Он обхватил голову ладонями. — Что за паскудство! — Он покачал головой. — Есть вещи, которые кажутся ошибкой, когда один… — Он никак не мог подобрать слова. — Весь мир — ошибка, Микеле.
Он встал, потянулся и пошел к выходу:
— Спи. Я должен вернуться к ним.
— Папа, скажи мне одну вещь.
Он бросил сигарету в окно.
— Какую?
— Зачем вы его посадили в яму? Я никак не пойму.
Он взялся за ручку двери, я думал, что он не ответит мне, но он сказал:
— Тебе очень хочется уехать из Акуа Траверсе?
— Очень.
— Скоро мы все уедем в город.
— А куда?
— На Север. Ты доволен?
Я согласно кивнул.
Он вернулся ко мне и посмотрел мне в глаза. От него пахло вином.
— Микеле, я сейчас говорю с тобой, как с мужчиной. Слушай внимательно. Если ты туда вернешься, они его убьют. Они поклялись это сделать. Ты не должен туда больше ходить, если не хочешь, чтобы они его застрелили, и если хочешь, чтобы мы уехали отсюда. И не должен больше никогда говорить о нем. Ты понял?
— Понял.
Он поцеловал меня в лоб.
— А сейчас спи и ни о чем не думай. Ты любишь своего отца?
— Да.
— Ты хочешь мне помочь?
— Да.
— Тогда забудь обо всем.
— Хорошо.
— Ну, спи.
Он поцеловал Марию, которая даже не шелохнулась, и вышел из комнаты, плотно прикрыв дверь.
5
В комнате был беспорядок. Стол был завален бутылками, чашками и грязными тарелками. Мухи ползали по остаткам еды. Сигареты переполняли пепельницы, стулья и кресла стояли как попало. Воняло окурками.
Дверь моей комнаты была полуоткрыта. Старик спал одетым на постели сестры. Одна рука свесилась. Рот открыт. Раз за разом он сгонял муху, бегавшую у него по лицу. Папа растянулся на моей кровати лицом к стене. Мама, скрючившись, спала на диване под стеганым одеялом. Были видны темные волосы, кусочек лба и голая ступня.
Дверь в дом была распахнута настежь. Легкий теплый ветерок листал газету на комоде.
Прокричал петух.
Я открыл холодильник, достал молоко, налил стакан и вышел на крыльцо. Уселся на ступеньку и посмотрел, как встает солнце.
Оно походило на сочный апельсин, завешенный фиолетовой желеобразной кисеей, висящей над горизонтом, но выше, над ней, небо было чистым и темным и еще сияло несколько звезд.
Я выпил молоко, поставил стакан на ступеньку и спустился на дорогу.
Мяч лежал рядом со скамейкой. Я пнул его, и он залетел под машину старика.
Из амбара выскочил Того. Он лаял и скулил одновременно. Увидев меня, он растянулся на земле и пополз ко мне, волоча задние лапы и виляя хвостом.
Я опустился на колени:
— Того, ты чего?
Он взял мою руку в пасть и потянул. Он сделал это несильно, но зубы у него были острые.
— Куда ты меня тащишь?
Я пошел за ним в амбар. Голуби, сидевшие на железных балках потолка, выпорхнули вон.
В углу, прямо на земле, находилась его
