— А ЭКГ все же снимите. Вдруг и в самом деле инфаркт у человека приключился?
— Снимем! Но за последний месяц этот хмырь уже пятый раз обращается, все никак не угомонится! Что в нем человеческого-то осталось?
— Не пятый, а четвертый! — оживляется Морковин, пропуская мимо ушей слово «хмырь» и «что человеческого-то осталось».
В отделении я не спеша, обстоятельно обхожу все палаты. Тщательно осматриваю всех тяжелых больных, участвую в перевязках тех, кто требует особого внимания. Поднимаюсь в реанимационное отделение, уделяю время и хирургическим, и травматологическим пациентам.
— Дмитрий Андреевич, — загадочно шепчет дежурная медсестра Лена, симпатичная, но затюканная девушка лет двадцати пяти, когда я вновь появляюсь в хирургии, — а вас тут разыскивают.
— Кому я вдруг понадобился?
— Родиону Афанасьевичу, нашему рентгенологу.
— А ему-то что от меня нужно? Что-то серьезное случилось?
— Не знаю, только он это… — мнется девушка.
— Что «это»? Договаривайте!
— Не совсем трезвый! Под «мухой»! — набравшись смелости, выговаривает Лена и заливается бордовым румянцем. — И у него с собой бутылка коньяка, такая здоровая!
— И чего, простите, этот Родион Афанасьевич желает от меня?
— Наверное, выпить с вами намеревается, — все так же шепотом предполагает медсестра. — Ищет компаньона.
— Выпить? А ему не с кем?
— Наверное. Он часто в выходные дни в больницу приходит с бутылкой. Ему дома пить не дают, так он сюда норовит смыться. А сегодня с утра пришел и сразу начал вас разыскивать. Где, говорит, ваш новый хирург? Куда подевался? Желаю, орет, пообщаться с доктором из Петербурга. А сам уже еле на ногах стоит и бутылкой размахивает.
— Да-а, неожиданный поворот событий. И куда же он делся?
— Не знаю, — пожимает плечами Лена. — Я ему сказала, что вы сегодня дежурите и вас, наверное, вызвали в приемный покой. Если он к вам не спускался, может быть, в кардиологию отправился — ведь там ваша комната?
— Там, там! — киваю я, лихорадочно соображая, как мне отделаться от непрошеного визитера. Пьяный рентгенолог с косичкой и сомнительной сережкой в ухе, да еще вдобавок с пузырем коньяка страстно желает со мной пообщаться. Мне это уж точно ничего хорошего не обещает. — А может быть, он домой отправился?
— Вряд ли! Он теперь до самого вечера станет по этажам шарахаться. В крайнем случае заляжет дрыхнуть у себя в рентген-кабинете, а потом, когда проспится, снова начнет бродить по больнице.
— Нормально! Пьяный доктор вовсю фланирует по стационару, а никому и дела до того нет?
— Так он же не в белом халате! И притом все привыкли уже, — даже обижается медсестра.
— Какие у вас простые нравы… Пьет на рабочем месте, бродит на глазах у больных и персонала, и черт с ним! А главный врач, интересно, в курсе его выходок?
— Они с Михал Михалычем друзья-приятели, кажется, вместе учились в институте. Он на его проделки просто закрывает глаза, — еле слышно шепчет Лена, прикрывая рот ладошкой и испуганно оглядываясь вокруг. — Но я, чур, вам ничего не говорила!
— Не переживайте, не выдам!
Закончив все дела в отделении, я спускаюсь к себе на этаж. Тут в кармане звонит телефон, и равнодушный голос медсестры приемного покоя произносит:
— Дмитрий Андреевич, привезли пострадавшего мужчину. Травма ноги. Снимок сделан. Подойдете, глянете?
— Да, — я радуюсь, что наконец-то займусь чем-то стоящим, — уже бегу к вам.
— Бежать не надо. Пациент никуда от вас не денется. Хи-хи! — Трубка хихикнула и отключилась.
На кушетке приемного покоя сидит грузный, потный мужчина лет сорока, с голой поцарапанной лодыжкой.
— Вот, доктор, в погреб утром упал! Болит! — драматически морщась, сообщает пострадавший, ежеминутно поглаживая травмированную конечность и закатывая глаза.
— Ну-ка, ну-ка! — я наклоняюсь к его ноге, — сейчас спасем вас!
— Ой, спасите, доктор! — дышит на меня застаревшим перегаром мужик. — Ой, болит! Ой, не могу терпеть! Ой, сделайте что-нибудь!
— Спокойно, не нужно так стонать. Ничего страшного я не определяю, у вас просто ушиб! — Я иду к умывальнику.
— Перелома нет? — Пострадавший перестает гладить ногу.
— Нет! Я же вам говорю: ушиб.
— А работать-то я смогу?
— Разумеется! Не переживайте, — улыбаюсь я, продолжая намыливать руки.
— А вы снимок мой смотрели?
— Смотрел. Все хорошо!
— А вы еще раз посмотрите, более внимательно!
— Зачем? У вас нет перелома, банальный ушиб. Наложим вам тугую повязочку — и вперед, на работу!
— Доктор, но я не могу работать! Вы не видите, что нога болит? — и он принимается интенсивно массировать израненную голень.
— Но мы не даем больничный по таким пустячным случаям.
— Да вы что! Мне же с утра на работу нужно было выходить! Я на железной дороге составителем поездов работаю, уже предупредил, что не выйду! Доктор, меня же уволят без больничного!
— Милейший, это ваши проблемы! — Я начинаю терять терпение. — Не надо было вчера пить и сегодня не пришлось бы передо мной валять ваньку!
— Дмитрий Андреевич, да дайте вы ему эту справку несчастную, а в поликлинике больничный лист оформят, — подходит медсестра Лена.
— Да почему я ему должен освобождение-то давать? С какой стати?
— Так я его знаю, — спокойно заявляет медсестра. Местные нравы мне все больше и больше не нравятся: она его знает, поэтому, доктор, дай освобождение горькому пьянице.
— И что, поможет? — Я строго смотрю на медсестру.
— А почему нет? Это Петька Щеглов, его тут все знают.
— Так тебе больничный, стало быть, нужен? — надвигаюсь я на Петьку.
— Да, доктор! Нужен, а то с работы попрут, — виноватым голосом сообщает железнодорожник.
— Доктор, вам что, жалко этому козлу бумажку выписать? — продолжает нажимать Марина. — У него жена, дети малые, кто их кормить станет, если выгонят?
— Марина, зачем вы его выгораживаете? Чем он думал, когда руку за стаканом протягивал? Что в жилетку поплачет — и справочку дадут?
— Наверное! — пожимает плечами Марина. — Тут же все пьют. Не вы, так другой доктор даст ему больничный, просто время потратит.
— И за что таких работничков на производстве только держат?
— А других у нас нет! Это у вас в Питере всяких гастарбайтеров навалом, а в Карельске и этому отребью рады. Мне не жаль его ни капельки: выгонят, он попьет месячишко и опять на ту же работу пойдет, только с окладом поменьше, так как в должности понизят. А пострадает в итоге семья! Я с его женой в одном классе училась. Мне ее и деток их жаль, а это чучело…. — Она машет рукой и добавляет непечатное.
Справку я выписываю. Счастливый Петька, прижав к груди заветную бумажку, даже не поблагодарив, галопом выбегает из больницы, забыв на радостях, что он жестоко покалечен. Так и помчался из приемного покоя с закатанной штаниной на поцарапанной ноге.
Следом привозят местную гражданку, едва стоящую на ногах: ее покусала соседская собака. Сопровождающая пострадавшую даму дочь, женщина лет сорока, тоже навеселе, густо покрыта застарелыми синяками и множественными коростами.
— Доктор, я сама видела, как маманя ее только погладить хотела, а эта падла сразу цап за руку! — едва ворочая языком, рассказывает чуткая родственница. — Ить скока раз мимо проходили, и хоть бы хны! А тут бац! И укусила! Вон, глянь, кровь хлыщет! Маманя, покажи доктору руку!
— Ы-ы-ы! — мычит мама и тычет мне в лицо правую кисть, обвязанную какой-то замусоленной ветошью.
— О-о-о! А мама-то у нас совсем на бровях! — радостно заявляет медсестра Марина, — еще похлеще доченьки будет!
— А что за такое? — возмущается дочка, откидывая со лба нетвердой рукой прядь давно не мытых волос. — Сегодня выходной как-никак, ну, пропустили по пять капель, и че? Имеем полное право! Маманя пенсию получила!
— А то, что собаки пьяных ох как не любят, — объясняю я. — Берите маму и ведите ее не спеша к перевязочному кабинету.
До шести часов вечера в общей сложности привозят восемь человек — все с легкими, амбулаторными травмами. И среди них нет ни одного трезвого пострадавшего! Один лишь ребенок восьми лет, что упал с качелей и разбил лобик, трезв, но его сопровождают пьяные родственники. Они все время дают глупые советы и мешают зашивать рану.
— Док, ты там красиво зашей! — сует в дверь перевязочной свою лохматую, нечесанную от рождения голову некий дядя Егор. — Чтоб не видно было! Возьми самую лучшую нитку и иголку! — Он глядит осоловелым взглядом почему-то в противоположный от операционного стола угол. — Слышь, доктор, добро зашьешь — я те пузырь первача притараню! Сам гнал! Сила!
После таких-то слов зашиваю как себе, косметическим швом, еще бы: такой приз на кону! В принципе, я и всегда зашиваю лица и шеи раненым весьма деликатно, но тут случай особый. Как не уважить? Сам Егорка попросил! Сила!
