Поток пациентов становится почти непрерывным, только и успеваю выкроить десять минут себе на обед и сгонять в хирургию. К ужину принимаю последнего человека и облегченно вздыхаю:
— Кажись, все! Интересно, а ночью как пойдут? Так же интенсивно?
— Да вряд ли, — зевает Марина. — Обычно и днем мало бывает, не знаю, что их так сегодня прорвало… Видно, чем-то согрешили, доктор? — Медсестра лукаво улыбается.
— Видно, — соглашаюсь я. — Ладно, пойду поднимусь на ужин и, если все спокойно, пойду к себе в комнату отдыхать. Если что, звоните.
На самом деле я не слишком умаялся: так, слегка вспотел. Дело в том, что здесь на амбулаторных больных не заводят истории болезни. Осмотрел, оказал помощь, выписал коротенькую справку, сделал запись в специальном журнале и все — свободен! В Питере же надо заполнять настоящую историю болезни со всеми полагающимися главами. Можно за две минуты осмотреть пациента, а после час заполнять историю. Тут такого нет.
Во время ужина уже знакомая мне медсестра Лена опять заговорщически шепчет мне на ухо:
— Дмитрий Андреевич, он проснулся! Уже опять приходил, вас спрашивал.
— Кто? — не поднимая головы от тарелки, так же шепотом интересуюсь я.
— Как кто? Бобров, рентгенолог!
— Родион Афанасьевич? — Я давлюсь омлетом. — Он что, так и не ушел домой?
— Нет, видимо, он у себя в рентген-кабинете проспался, накатил по новой и давай сызнова вас разыскивать.
— Что же он такой у вас неугомонный? — Но медсестра уже спешно вышла по своим делам.
Завершив трапезу, я спускаюсь к себе на этаж. Впереди мелькает знакомая фигура с характерной косичкой за спиной. Заметно качнувшись, рентгенолог отлипает от моей двери и плывет куда-то дальше по коридору. Я быстро прохожу к себе, и, никем не замеченный, прячусь за дверь.
— Фу-у-у! — выдыхаю я, падая в кровать. — Теперь, только если «Скорая помощь» потревожит, открою, — и засыпаю с этой мыслью.
— Бах! Трах! Бах! — раздаются мощные удары о дверь. — Коллега! Откройте! Бах!
Сплюнув на пол, я нехотя поднимаюсь и открываю. За порогом стоит, покачиваясь, очень пьяный рентгенолог в мятом вельветовом пиджаке салатного цвета, потертых джинсах, со свалявшейся бородой и с засаленной косичкой. В руках он держит литровую бутылку коньяку.
— Добрый вечер! — почти ровным голосом здоровается рентгенолог. — Разрешите войти?
— Входите. — Я пропускаю пьяного доктора. — Присаживайтесь за стол.
— О, молодец! Сразу за стол! Наш человек! Давай на «ты»? Я — Родион, можно просто — Родя!
— Дмитрий, можно просто — Дмитрий Андреевич!
— О, какие мы гордые, — шутливо грозит пальцем доктор Бобров, усаживаясь на свободный стул. — Ладно, тащи стаканы! Давай знакомство спрыснем! — Он ставит на стол свою бутылку.
— Я не пью, а вам, думаю, уже и так хватит.
— Дима, мы же с тобой на «ты»! — трясет косичкой Родя. — Че ты ломаешься, как неродной? Ты же хирург!
— Родион, я на службе. Дежурю сегодня, мне пить никак нельзя!
— Да брось ты! Я сам хирургом начинал: пять лет отпыхтел! Ты Мишку давно знаешь?
— Какого Мишку?
— Ну, Михал Михалыча, главврача нашего.
— Дней восемь, а что?
— Да ну? — таращит он пьяные глаза. — А все болтают, что ты его родственник.
— Кто все? Я знаю его чуть дольше, чем тебя, — и я в двух словах объясняю, как оказался в Карельске.
— Так значит, по Интернету нашел? Не родственник? — трет Родион вспотевший лоб огромной волосатой рукой. — Ну, все равно: давай выпьем!
— Родион, я же тебе русским языком объясняю: не пью, а во-вторых, сегодня дежурю.
— Что, совсем не пьешь? — подозрительно глядит на меня собеседник. — Что ж ты за хирург такой? Первый раз вижу хирурга, который не пьет, причем «Мартель»! Это же настоящий коньяк, не фуфло какое! Ты меня уважаешь?
«Ну, начинается!» — Мне делается тоскливо, и я привожу последний аргумент:
— Вот представь себе, Родион, мы с тобой сейчас пьем твой «Мартель».
— Он не мой, а французский!
— Отлично! Опрокинем литр французского коньяку, после, как водится, еще хлопнем! Что нам литр на двоих? Еще же пойдем искать, так?
— Возможно! — Грациозным жестом Родион откидывает назад жидкую косичку. — Все-то ты знаешь наперед! А говоришь, что не пьешь!
— Так вот, — продолжаю я, не обращая внимания на его реплику, — а там привезут кого-то из твоих родственников, а я в дугу пьяный! И чего делать? Кто их спасать станет? Уж не ты ли?
— Ты чего такое несешь? Каких родственников?
— Не знаю, каких: больных, травмированных — любых! Я всем помощь окажу! Никого не обижу!
— Но-но! — Он грозит мне толстым пальцем. — Ты, Дмитрий, говори, да не заговаривайся. Этого еще не хватало! Ишь чего удумал: родственников моих привезут!
— А чего ты так встрепенулся? Получается, если кого постороннего доставят, то можно надираться? А если своего, то нет?
— Что-то ты какой-то скучный, а еще хирург, — пытается сменить тему незваный гость. — А Зинка, заведующая хирургией, тебе как?
— В каком смысле «как»?
— Да в прямом: как заведующая, как хирург, как человек! Твое мнение?
— Слушай, Родя, я не пойму — чего тебе надо? Пришел, понимаешь, ко мне в гости, а я, между прочим, тебя всего второй раз в жизни вижу, и уже такие разговоры разговариваешь? Ты мне кто? Сват? Брат? — Физиономия Родиона все больше и больше мне не нравится.
— Да ладно, уже и пошутить нельзя, — улыбается рентгенолог, обнажив ровные, но прокуренные до несмываемой желтизны зубы. — Не принимай близко к сердцу. Я так спросил, по-дружески!
— Что-то я не припомню тебя среди моих друзей!
— Так давай по маленькой, — Родион кивает в сторону бутылки, — да и подружимся?
— Слышь, ты, рентгенолог, валил бы отсюда по-хорошему! — Этот тип мне окончательно надоел.
— Что за тон для визитера? — неловко улыбается Бобров.
— А я тебя в гости не звал! Выход там, а мне отдыхать надо!
— Хоть покурить-то у тебя можно?
— Если станешь платить за вызов пожарной машины, — я показываю на пожарную сигнализацию на потолке, — то начинай! Кури!
— А ты сам где куришь?
— Нигде. Я вообще не курю!
— Да? — Он с искренним удивлением оглядывает меня с ног до головы. — А ты, Дима, и вправду странный и непростой хлопец!
Бобров медленно встает и, ловко подхватив бутылку, прячет ее во внутренний карман пиджака. Я невольно подивился глубине его карманов: бутылка пропадает, как и не было.
— Не куришь, не пьешь! Как же ты хирургом работаешь? Что-то тут не так!
— Родя, вот протрезвеешь, тогда и поговорим, а сейчас иди.
— Я-то пойду, но вот ты, — он тычет в мою сторону волосатым толстым пальцем, — очень непростой товарищ! Ой, непростой!
— Все! Спокойной ночи!
— Может, все же по пять капель? — У самых дверей Бобров оборачивается и снова достает коньяк. — За знакомство?
— Родион Афанасьевич, — как можно громче говорю я. — Я пить не буду! И пожалуйста, не приходите ко мне больше пьяным.
— А что такое?
— Вот, Родя, придешь трезвым, я тебе все обстоятельно растолкую, а теперь иди домой спать!
— А что это ты тут раскомандовался, а?
— А то, что это я у себя в комнате, а не ты!
Родион открывает рот, чтобы возразить, но тут у меня в кармане звонит телефон, и меня приглашают в приемный покой.
— Все, выходим. Меня ждут в приемнике!
— Я посмотрю, кто там тебя ждет! — недовольно бубнит алкоголик и вываливается из комнаты. Я закрываю дверь на ключ и быстро шагаю к лифту. Бобров прислоняется к стене и, мотаясь из стороны в сторону, снова лезет во внутренний карман за бутылкой.
Глава 16
В приемном покое меня ждут две крайне взволнованные женщины. Одна лет пятидесяти, другая раза в два моложе, обе приятные на вид. Они склонились над лежащей на кушетке милой девочкой лет семи и что-то шепчут ей на ушко.
— Ой, доктор, хорошо, что вы так быстро пришли! — чуть заикаясь, тараторит молодая.
— У Ксюшеньки животик очень сильно болит! — перебивает ее старшая. — Мы думали, Родион вот-вот появится и подскажет, что делать, а он, собака, как с утра ушел, так и шляется где-то.
— Это жена, дочка и внучка нашего рентгенолога Боброва, — тихо сообщает мне медсестра Марина. — У его внучки живот с самого утра болит, они Родиона Афанасьевича все ждали, да не дождались. Сами «скорую» вызвали. Мы уж и анализы сделали!
— Молодцы! — одобряю я Марину и начинаю осматривать ребенка.
— Ну, что скажете, доктор? — Обе женщины с тревогой глядят на меня.
— А что тут говорить? У ребенка острый аппендицит, необходима срочная операция!
— А вы уверены? — со слезами на глазах спрашивает бабушка. — Может, что-то другое?
— Уверен! — твердо говорю я. — Острый аппендицит!
— Ой! И что же делать?
