неожиданно получили тот же самый выпуск газеты по почте от неизвестных лиц[298]. Демагогический комментарий к этой декларации показывал всю степень обеспокоенности, которую испытывали в Париже в связи со вступлением неприятеля в «естественные границы» Франции. Традиционные клише об агрессивных планах России возродились и тиражировались с новой силой. Александр I прямо обвинялся в нарушении международных договоров, предательстве интересов своей империи и даже всего человечества. Газета напоминала, что, прежде чем верить обещаниям союзников, надо вспомнить о невероятном росте Российской империи, отправившей против Франции свои «несметные азиатские орды», всего лишь за век подавившей Швецию, разделившей Польшу, поглотившей Крым, угрожающей Кавказу, устанавливающей свои порядки в Саксонии и Пруссии и страстно желающей заполучить «древний трон Константина»[299].
Другим свидетельством лживости и вероломства российского царя, служили якобы перехваченные во время пленения адъютанта генерала Блюхера французскими войсками частные письма из Петербурга к русским генералам Васильчикову и Строганову, которые публиковались в газете целиком с комментарием о том, что единственной настоящей целью похода России с союзниками против Франции является не достижение всеобщего мира, а захват французских богатств: «Вместо мира они несут с собой грабеж, насилие над собственниками, и эти миротворцы ведут себя как настоящие разбойники. Сейчас крик об отмщении раздается из всех концов империи. Миллионы храбрецов уже поднялись!»[300]
Пресса зимой и ранней весной 1814 г. была попросту переполнена сообщениями о зверствах, чинимых союзными войсками местному населению. Но добрая часть этих сообщений была заметно приукрашена журналистами. В частности, описывался случай, произошедший где-то «между Люром и Везулем», который призван был воодушевить французов на борьбу с оккупантами. На один из сельских домов с целью грабежа напал казачий разъезд из десяти человек. Перед входом в дом они оставили лошадей и свое единственное оружие – длинные пики по 18 футов в длину. Увидев это, двое французских крестьян, ранее служивших в драгунских частях, не растерялись: они поломали почти все копья, пока казаки были заняты поиском добычи. Казаков охватила паника и двое крестьян хладнокровно расправились с десятерыми грабителями при помощи всего двух казачьих пик. Как замечала Journal de Paris, крестьяне-драгуны были «неожиданно» вознаграждены: «Они обнаружили при казаках много денег, награбленных по пути от Базеля до Бефора. После завершения этого дела они поспешили похоронить тела и ретироваться, прихватив лошадей, в страхе перед новым визитом»[301].
Другой случай подобного рода якобы произошел в Эльзасе, где получил широкую известность: «Один казак подъехал к дверям дома некоего крестьянина в пригороде Сультца. Он просил фуража для своей лошади и приказал, чтобы дочь хозяина дома его принесла. Юная жительница Эльзаса поднялась в сенной сарай и вдруг почувствовала, что казак следует за ней по пятам. Тогда она побежала к двери, откуда обычно бросают фураж лошадям в конюшне. Казак бросился за ней, но наша новая Жанна д’Арк, не удивившись, с силой оттолкнула его рукой к углублению так, что он не имел времени прийти в себя, и сбросила его в конюшню. Тогда она позвала отца и братьев, взволнованных ее криками. Отец и дети, исполненные яростью, зарезали казака прямо в лошадиных яслях, где нашли его. И что самое любопытное в этом рассказе, так это то, что отважный отец семейства отправился к мэру деревни с заявлением и повинной, так как боялся, по его словам, попасть под суд, поскольку убил казака не из огнестрельного оружия, а с помощью ножа» [302].
Такие известия из департаментов были особенно важны, когда парижская пропаганда вовсе не гарантировала подъем воинского патриотизма среди французов, подчеркивалось, что таковы «примеры поступков, которым должны подражать все французы, если где-нибудь появятся эти варвары»[303].
Дополнительным фактором, призванным военной пропагандой на помощь, служили, как и прежде, переводы из английских газет и книг, подтверждавшие некую информационную объективность парижских изданий. Именно с этой целью Journal de Paris публиковала обширные выдержки из книги английского путешественника Грина, посвященные российской повседневности и особенно кровавым и шокирующим способам казней и пыток (битью кнутом, клеймению раскаленным железом и вырыванию ноздрей), принятым в России[304].
Тем не менее военная кампания 1814 г. оказалась очень скоротечной, и потому французская пропаганда не успела сыграть заметную роль в мобилизации населения. Кроме того, к тому моменту в обществе уже наблюдалась усталость от постоянных войн, и потому все, чего удалось добиться пропаганде, – это напугать население Франции, но не поднять его на защиту Отечества. А в период оккупации союзными войсками части территории Франции местные власти даже вынуждены были опровергать распространенные в обществе представления о жестокости русских войск[305].
Таким образом, концепция «русской угрозы», зародившаяся во французском общественном сознании в XVIII в., то оживала на страницах франкоязычной прессы в моменты напряженных отношений между двумя государствами, то исчезала во время сближений и союзов (1800–1804 гг., 1807–1811 гг.). Со времен победных для Франции кампаний II года, пресса, как гражданская, так и армейская, приобрела особое значение в политических и дипломатических маневрах. Именно с помощью периодики, управляя общественным мнением, французские власти определяли новые контуры политической идентичности нации.
В основе концепции «русской угрозы», приобретавшей популярность на рубеже XVIII–XIX вв., лежали как устоявшиеся в литературе и философии стереотипные представления о России, так и полемические утверждения памфлетистов, являвшиеся реакцией на актуальные события. Сочинения Ж. Малле дю Пана, Ж. Л. Карра, Ж.-П. Марата, С. Марешаля, Ш. Л. Лезюра, П. Парандье и других в годы Революции и Империи доказывали существование у русских императоров давних завоевательных планов в Европе, и эти утверждения тиражировались в прессе, несмотря на сомнительные источники. Популярности этих постулатов способствовало и участие России во всех трех разделах Речи Посполитой, поскольку через восприятие польских событий европейские наблюдатели оценивали подлинную внешнеполитическую стратегию русского Двора. В период дружбы Наполеона и Александра о России старались писать максимально нейтрально, но в кризисные моменты ее образ приобретал множество негативных черт и на страницах прессы непременно оживали архетипичные представления о России и российской армии, речь о которых пойдет в следующей главе.
Глава 3
Изображение российской армии во французской прессе
Характеристики русской армии как в период боевых действий, так и в мирное время интересовали французское общество, а также политическое руководство страны, что регулярно находило отражение в прессе, которая уделяла описанию вероятного противника значительное место. Тональность таких сообщений зависела от того, в какой фазе находились на данный момент франко-российские отношения, а также от военно-политической активности России на турецком, польском и шведском направлениях. Французские газеты писали о вооруженных силах и флоте Российской империи в периоды русско-турецкой и русско-шведской войн, а также во время участия русской армии в двух последних
