прибытии в Копенгаген пяти российских линейных судов и о первых впечатлениях от встречи с русскими моряками: «Многие из числа русских офицеров прибыли для приобретения различной провизии, которую они переносили на борт. Их видели со шпагой на боку, несущими полотенца, наполненные свежими яйцами, а другие из их числа едва держались на ногах, и более дюжины были подобраны вдоль сточных канав. Обыкновенное обращение офицеров с матросами на борту таково, что последние не могут свободно и громко говорить перед своими командирами. Безнравственность и дух грабежа, что царствуют на русском флоте, дошли до такой степени, что командующие вешают их (матросов. – Авт.) под парусами и на канатах своих кораблей»[314]. Две недели спустя газета уточняла, что «часть экипажей русского флота составлена из крестьян, которые не имеют никакого представления о морском деле, и из многочисленных офицеров, предающихся излишествам, которые сопровождаются почти непрерывным пьянством»[315]. Отметим, что именно в злоупотреблении спиртными напитками, как в «традиционном» пороке, присущем русским, будут обвинять парижские журналисты и фельдмаршала Суворова[316].
Журналисты конкурировали между собой за количество курьезных подробностей, которые могли бы позабавить читателя, активно используя визуальные образы для создания общего принижающего впечатления от противника: «Тешен, 12 мессидора. Полки, которые его (русский корпус. – Авт.) составляют, представляются очень хорошо вооруженными и сносно совершают строевую подготовку. Но когда встречаешь солдат по одному, то трудно удержаться от того, чтобы посмеяться над пестротой деталей зеленого сукна и его различными оттенками, которыми окаймлены их дырявые одежды. У одних гренадеров шапки выполнены в виде сахарной головы, а у других – в форме папской тиары, а сапоги кавалеристов такой длины, что они, образно говоря, избавляют офицеров от необходимости носить брюки. Все русские солдаты обязаны, даже в путешествии, завиваться и пудриться каждый день.»[317] После продолжительного и наполненного боевыми столкновениями похода внешний вид любой армии того времени был весьма неряшлив, но об этом французские журналисты предпочитали не напоминать читателю.
На протяжении нескольких месяцев 1798–1799 гг. в обществе сохранялся некоторый страх перед возможным вторжением войск коалиции во Францию. Но этот страх вовсе не имел характера коллективной фобии, напротив, значительное число представителей элит как справа, так и слева видели в таком повороте дел шанс Франции на выход из долгого кризиса. Роялисты запада и юго-запада вновь взяли в руки оружие. По воспоминаниям Стендаля, рафинированные аристократы Гренобля при встрече друг с другом восклицали «O Rus, quando te aspiciam?», а в Совете пятисот в Париже звучали проклятья с трибуны в адрес жителей Марселя, которые якобы изучают русский язык, чтобы легче изъясняться со своими «освободителями»[318]. Оппозиционные Директории публицисты с издевкой и подражая стихам Вольтера рассуждали о скором конце этого коррумпированного политического режима, предрекая скорый приход русских[319].
Пресса же отражала официальную точку зрения, что не добавляло ей популярности. Цитируя одну из публикаций, якобы извлеченную из английского издания, Moniteur предрекала русским неудачу: «Франция, которую они выбрали для театра военных действий, станет их могилой, она проглотит их всех до последнего. Вот то, о чем не думал, скорее всего, генерал Суворов, [поскольку] солдат не простирает свое предвидение так далеко, но это то, о чем должны думать советники его повелителя, если они не безумцы и не изменники»[320].
И только осенью 1799 г. страх, охвативший Францию перед лицом иноземного вторжения и возвращением Бурбонов, сменился общим вздохом облегчения с получением реляций о победах французских войск в Швейцарии и Голландии. Французские журналисты ликовали в связи с избавлением от опасности гражданской войны, пламя которой успело возродиться при приближении «варварских орд»[321].
Газеты прославляли доблесть и сознательность французских солдат. В Голландии англо-русские войска потерпели крупное поражение, после знаменитого сражения под Бергеном в плену оказалось немало россиян. Писали о знаменательном случае: «Один гренадер, захвативший русского генерал-аншефа, отказался от крупной суммы, которую ему предлагал этот генерал: «Я сражаюсь не ради денег, – гордо ответил гренадер, – но ради славы. Ступайте!»[322]
Итогом французских побед стало большое число пленных. Парижане смотрели на русских с нескрываемым удивлением: вместо непобедимых «северных варваров» перед ними оказались обычные пленные, изможденные военной кампанией и долгой дорогой. Генерал Лефевр отправился инспектировать лагерь русских, оставшихся в г. Рюэле, по дороге на Алансон и нашел их в плачевном состоянии, что помешало их отправке в Париж. Moniteur описывала прибытие русских в столицу: «Вчера прибыли 200 русских пленных. Само название этой нации и опустошения, которые им приписывали, внушают любопытство, и все удивлены, увидев их, что подобные солдаты могли бы внушать страх. Их состояние нужды вызывает жалость. Никто из них не был оскорблен и не испытывал плохого обращения, и часто бывает, что по дороге они получают помощь, в которой, кажется, испытывают наибольшую необходимость. Колпаки гренадеров сделаны из зеленого драпа с металлической бляхой спереди. Эти колпаки очень похожи на те митры, что прежде можно было увидеть на головах наших епископов»[323]. Как и в других описаниях, журналисты не забыли подчеркнуть некоторую странность внешнего облика русских, хотя их военная форма в период Павла I и была скроена по прусскому образцу. И все же определенное чувство страха перед неведомым северным народом все еще сохранялось, и дело было не только в стереотипах «северного варварства». Газета задавалась вопросом: не лучше ли было бы перевезти всех русских пленных ближе к Парижу и подальше от шуанов, где такие качества русских, как «дисциплина, подготовка к грабежу», могут стать подкреплением для роялистов[324].
В периоды мира между Россией и Францией описания особенностей национальных формирований в русской армии также можно найти в прессе, однако большинство подобных сообщений носило характер научно-популярных заметок или же просто кратких упоминаний о существовании ряда специфических частей. Так, в феврале 1803 г. в четырех номерах Moniteur был опубликован обширный материал с отчетом о путешествии экспедиции Дж. Биллингса по СевероВосточной Сибири и Чукотке[325]. Автор статьи несколько раз упоминал о казаках, проживавших в районе работы экспедиции и участвовавших в освоении Сибири и Дальнего Востока, но подробных описаний встреченных казаков в статьях не приводится, за исключением кратких стереотипных упоминаний о том, что все они имеют пристрастие к спиртному[326].
В целом в мирное время среди сообщений о России можно найти немало статей, так или иначе затрагивающих тему вооруженных сил. Французские журналисты старались писать о проводимых в России сухопутных и морских учениях, рекрутских наборах и повседневной жизни именно кадровых частей российской армии. Тогда как в периоды войн количество описаний или просто упоминаний казаков или иных иррегулярных частей заметно
