— Вона рожу разнесло! Гы-гы-гы! На порося схож стал, что мы в лесу давеча словили!
И даже суровое наставление отца не могло сдержать их едких насмешек. Кудряш же, мужественно поборов искушение догнать сорванцов и надрать им уши, молча проследовал в избу. А там хозяйка с дочкой, увидев разукрашенное лицо страдальца, всплеснули руками и тут же засуетились вокруг него, готовя примочки от пчелиных укусов.
Чеслав, наблюдая все это с порога, в дом не вошел. Он ничем не мог помочь другу, да и был тот сейчас в более опытных и заботливых руках.
Его же обуревали более тяжкие заботы и думы. Ведь выходило, что весь их неблизкий поход к соседям оказался напрасным. Ничем приметным или необычным чужаки в городище Хрума не отметились. Ничего такого, что могло бы дать подсказку к тайне их гибели, разузнать не удалось.
«А может, все же было что-то? Да не обратили соседи на это внимания?»
Из избы с ковшом узвара вышел хозяин и предложил его гостю. Чеслав с удовольствием выпил прохладного напитка и, отдавая ковш, со слабой надеждой еще раз поинтересовался:
— А может, упустил чего Хрум в своем рассказе, запамятовал?
Но Тур только молча пожал плечами. Это могло означать лишь одно: к тому, что поведал Хрум, ему добавить нечего. И так немногословный сам по себе, Тур отчего-то стал и вовсе молчаливым. А вскоре, сославшись на хозяйские заботы, куда-то ушел. От предложенной же Чеславом помощи решительно отказался: «Сам справлюсь. А гостям с долгой дороги отдых нужнее».
Едва спала дневная жара, как прибежал один из сыновей Хрума и передал приглашение отца пожаловать к их жилищу. Селение выказывало желанным гостям уважение — таков обычай, заведенный их предками в этих диких лесах. Обычай, крепивший дружбу и добрососедство.
На привечание гостей у дома Хрума собрались, наверное, все жители городища — и стар и млад. Каждому хотелось новостей и небылиц каких-нибудь про житье соседнего племени услышать да на новых людей посмотреть. Особенно же на пришлых молодцев глазели девки — конечно, больше украдкой. Но были и такие, которые, забывая о скромности, глаз не отводили. И даже искусанный пчелами Кудряш не был лишен девичьего внимания. А чего — парни статные да видные. Не одно девичье сердце сильнее биться заставили. Не одного ревнивого парня поволноваться да позлиться принудили. А двое, а то и трое ухарей и вовсе не по-доброму смотрели исподлобья на пришлых. Особенно один, с небольшой ямкой на подбородке.
Чеслав же, повествуя о жизни в своем городище (о смертях, что случились у них в последние времена, рассказывать он не стал), ловил на себе и другие взгляды — быстрые, но очень внимательные и даже, как ему показалось, обеспокоенные — Хрума. А может, было в тех взглядах и еще что-то, что не мог разгадать Чеслав?
С чего бы это? Неужто весть о смерти чужеземцев черным вороном между ними и соседями пролетит да раздор накаркает?
«Обособлениками станете...» — вспомнились Чеславу суровые слова Хрума.
И слова те могли в дурную явь воплотиться. Нет, ему, Чеславу, нужно во что бы то ни стало дознаться, отчего чужинцы сгинули, а вместе с ними и соплеменники в селение к предкам отправились...
Расходились с пиршества уже затемно. Попрощавшись с Хрумом и остальными поселенцами и поблагодарив за угощение, Чеслав вместе с Туром и его семейством отправились к их жилищу. За тяжкими раздумьями молодой охотник только на полдороге заметил, что друг его Кудряш куда-то подевался. Вот только рядом был — и уже нет.
— Кудряш! Кудряша! — позвал Чеслав.
Но темнота ответила ему лишь дружным стрекотанием сверчков.
«Ну и пусть! У парня не горшок битый, а своя голова на плечах», — с досадой решил Чеслав.
Жизнь в ночном селении постепенно замирала. Тур со своей кровью отправились в дом и, немного повозившись и пошумев там, вскоре тоже затихли — видать, заснули.
К Чеславу же сон все не шел. Примостившись на бревне неподалеку от дома, он, впав в добровольное оцепенение, угрюмо размышлял над тем, что дальше делать и как выбраться из глухого каменного тупика неведения на тропу с нужным следом. Неужели и Мара, и он ошиблись и начало того следа вовсе не здесь искать надо было?
Неожиданно откуда-то — видать, с другого конца городища — полилась песня. Глубокий девичий голос проникновенно пел о двух птахах горлицах, что, несмотря на даль далекую да бурю лютую, летели навстречу друг дружке, чтобы спароваться на всю жизнь. И все они преодолели: и непогоду, и даль-разлучницу. Да стрельнул одну из птах лихой охотник... Но вот к девичьему голосу присоединился второй, молодецкий, и полились они вместе, сливаясь, словно два ручья по весне. Про то, как загрустила вторая птица без пары, заотчаялась... И Чеслав без труда узнал тот второй голос, потому что частенько слышал его ранее. То пел его внезапно исчезнувший друг Кудряш. Вот уж душа разгульная! И покусы пчелиные ему нипочем, и усталости не ведает. Без гульбищ — жизнь не всласть бесшабашному.
От той песни почувствовал Чеслав, как екнуло что-то в груди, и защемило, заныло сердце. Подумалось Чеславу о Неждане. Будет ли верна слову данному — ждать его приезда за ней? Не забыла ли его? И какой сейчас молодец поет ей песни?
Со стороны дома раздался какой-то неясный шорох, после легкий стук, и через мгновение на пороге показался Тур. Постояв немного в дверном проеме и, очевидно, рассмотрев в темноте сидящего у дома гостя, неспешно подошел и сел рядом. Он потирал свою могучую шею и молчал, лишь тяжко вздыхал время от времени. И внезапно произнес тихо, словно боясь спугнуть ночную тишину:
— А ведь на жизнь-то одного из чужаков и у нас кто- то зарился. Вот только в толк не возьму, отчего Хрум про то вам не сказал...
У Чеслава от такой неожиданной новости едва дух не перехватило.
— Зарился, говоришь? — И тут же, пока Тур не передумал, поспешил спросить: — А на которого из них?
— Да на того, который младой еще.
— А как то сталось?
— Да я толком и не знаю, за зверем в лес как раз отлучился. Но Хрум уж точно должен знать. Я все думал, сам о том вам скажет. А не сказал отчего-то...
И он со вздохом хлопнул себя по щеке, истребляя назойливого комара.
Охотнику Туру вовсе не по душе было то, что именно ему пришлось рассказать гостям о происшедшем в его селении. «Чего не бывает среди родичей? И не про все след знать сторонним». Он весь день надеялся, что Хрум сам поведает пришлым о том случае с чужаками, но глава городища почему-то не захотел этого сделать. И тогда Тур после тяжких размышлений и колебаний решился помочь парням. Ведь это он привел чужеземцев в соседнее племя, после чего там стал гибнуть люд.
«Не сказал Хрум... С чего бы это ему крыться? Али сам к тому причастен был? Не угодил ему чем пришлый, вот он и...» — бежали мысли у Чеслава.
Тур снова заговорил:
— Да, после того и спровадил Хрум гостей из селения больно скоро. Позвал меня и сказал: «Сведи чужеземцев к соседям нашим верховным по реке. Уж очень им охота на житье их посмотреть». Я их и увел к вам.
И он снова тяжело вздохнул.
Чеслав чутьем охотника почувствовал, что вот он, тот долгожданный след, за началом которого они сюда пришли. Значит, есть он, есть! Неспроста старой ведунье сон был, что здесь искать надо.
— Собирались мы с рассветом выступить от вас, да теперь, думаю, следует еще задержаться, погостить, — едва сдерживая радость от появившегося следа, сообщил молодой муж Туру свое решение.
— Как знаете, я не гоню... — все так же тихо ответил Тур и, поднявшись, отправился в дом спать.
Чеслав перебрался на ночлег в копну сена, туда, где провел предшествующую ночь. Но в отличие от той ночи, когда он был в плену усталости, а потому и заснул, казалось, еще не опустив голову на свернутый пучок сена, сейчас услышанное от Тура будоражило его, не оставляя места для отдыха.
«Как теперь подступиться к скрытному Хруму, чтобы разузнать про нападение на чужака? Отчего глава рода утаил тот случай? И если в этом селении при чужаках никто не отправился в городище к предкам, то отчего же у нас так сталось? Неужто просто совпало? Но нет, ведь Мара уверена, что то была потрава. Да и я так думаю...»
Проворочавшись еще немало времени, не в силах усмирить свои мысли и замыслы, Чеслав и не заметил, как долгожданный сон все же стал его одолевать. Ворочаться не осталось сил, раздумья потекли медленнее, видения перед глазами стали туманиться, звуки затихать... Однако то ли сквозь накатившую дрему, то ли уже в своем сне он услышал шуршание сухой травы.
«Мышь, наверное, к норе своей пробирается...» — лениво шевельнулось в голове.
Но шуршание усилилось и стало понятно, что пробирается вовсе не мышь, а что-то гораздо большее. Следующей же была мысль, что он, возможно, еще не спит и все, что слышит, — явь!
