по кабине дилижанса.
— Найдём, — кивнул конюх, успевший нацепить выходную ливрею.
Когда мы выехали из ворот особняка, я накинул на лицо капюшон, стараясь высмотреть, не следит ли кто за домом. Наверняка следили, но мне так и не удалось, понять кто и где. Поскольку дом Веленских располагался на отшибе, мы довольно быстро выехали на просёлочную дорогу. Стоял август. Выжженные солнцем листья уже начинали желтеть. Якоб весело болтал о всякой чепухе.
«Втирается в доверие. Прощупывает, на сколько я лёгкий в общении. Очень ненадёжный тип. Только сегодня он узнал, что в доме два покойника, а третий, который до этого молчаливо следовал за убиенным господином, теперь сам господин и может говорить, и что? Уже травит мне байки».
— Я вот чего думаю, — тем временем проговорил Якоб, поцокивая на лошадей. — Антони, значится, что? Никогда не знал деньжатам цену — вот что! Спускал на картишки, да на шлюх!
— Что-то имеешь против шлюх? — равнодушно осведомился я.
— Ха-ха! Да не! Не в том смысле. Я об чем бишь. Деньжата у них водятся, но лежат на месте. Мамашка подарила Антони какую-то там ентую… мануфахтуру, да? А там начальником хрен какой-то не из наших!
— Продолжай, — кивнул я.
— Я бы туда сам сел…
— Можешь управлять делом? А справишься?
— С конюшней я как-то уж справляюсь, — хохотнул он. — А это, между нами, хлопотное дельце. Это тебе не помой, напои. На мне всё. Сбрую закажи, отнеси отремонтировать, корм купи, привези, к кузнецу не проморгай, вовремя сведи, ливрею опять же, следи за чистотой, ну и туда-сюда, в общем зашиваюсь.
— А вместо место тебя кого на конюшню?
— Есть у меня на примете один паренёк. Он моего корешка сын. Робертом зовут. Живут они на Гераневой улице. Малец — сущий дьявол, лошадей понимает, чуть ли не лучше людей. Он немного того, — Яком постучал пальцем по лбу. — Но дело осваивает, сам видел. Вот хоть его и можно бы взять.
— Мне нравится, твоё предложение, — кивнул я. — Так и сделаем.
— Хе-хе! Вот и сговорилися, значится, — весело громыхнул Якоб, протягивая мне огромную мозолистую ладонь.
— Сговорились, — ответил я, хлопнув рука об руку.
«Ты не успокоишься. Теперь я точно знаю».
Когда дилижанс остановился, и Якоб вырыл яму, я велел копать ещё одну.
— Зачем, она ж глубокая? Обои влезут.
— Двоих в одну нельзя, кем бы они ни были. Нужно уважать смерть, поверь мормилаю.
— А, ну, тогда ладно, — ответил он, тотчас вспомнив, кто в действительности перед ним.
Якоб был очень простым человеком, который быстро забывал страшное, да и вообще всё на свете, если перед носом маячила возможность схалтурить или что-нибудь стырить. Я знал это давно. Его неоднократно ловили на недостаче по тратам на содержание конюшни.
«Он будет сосать кошелька из Веленских, наглея с каждым днём. Аргумент всегда будет одним — я помог спрятать трупы, и знаю, где они закопаны».
— Готово, господин Веленский, — охая, проговорил Якоб, когда закончил копать ещё одну яму.
И тотчас получил тяжёлый удар кастетом в затылок.
«Я не позволю тебе всё испортить. Пусть я и мормилай, но свободный. А значит, снова на войне… против вас».
Глава 11
После смерти тела, остаётся любовь. После смерти любви, остаётся тело.
Я вернулся в «свой» особняк за полночь. Закрыв ворота, я распряг коней и отвёл их в стойла, снабдив водой и овсом. В воздухе витал запах дыма, мануфактуры ещё работали, но стука многочисленных молотков почти не было слышно. Особняк, конечно же, не спал. На кухне горел свет, мелькали силуэты взволнованных женщин. Они слышали, что дилижанс вернулся, но выходить на улицу не рисковали. Я видел, что кто-то украдкой выглядывал наружу, стараясь не привлекать внимания.
«Всё ещё ждут новых ночных убийц. В общем-то, правильно».
Двор был тёмен, фонари никто не зажёг. Некому.
«Царство тьмы, которое захватил мормилай, — хмыкнул я про себя. — Ладно, добавим этому миру чуточку красок».
Отнеся лопату в амбар, я отыскал бочку с маслом. Набрал полный кувшин, накрутил и промаслил шесть фитилей, после чего вышел во двор. Я приставлял лестницу к стене, снимал фонарь, спускался, заправлял его маслом, менял фитиль, поднимался обратно и вешал. Заправив все фонари, я вернулся в амбар за длинной жердью, на конце которой было крепление с лучиной. Поочередно поднося её пламя к смоченным в масле фитилям, я зажёг их все. На какой-то краткий миг на душе стало спокойно и тепло. Рутинная работа, показалось на удивление умиротворяющей.
«Словно всего этого кошмара со мной не было. А я — простой человек, зажигающий свет в своём доме».
Сначала приятная, эта же мысль стальной и при том ржавой иглой пронзила моё сердце.
«Не забывай, кто ты есть, мормилай. Не обманывайся, не пытайся жить, как все. Не пытайся жить».
Было глупо и больно это принимать, но осознание свободы пьянило похлеще вина. В окне кухни снова появилось лицо. Агата смотрела на меня через стекло и улыбалась. Я попытался ответить ей тем же, но не смог. Рабство сменилось убийственной гонкой, в которой допустить малейшую ошибку равносильно поражению. В небесах раздался вороний крик. Птицы кружили над крышей особняка, хлопая чёрными крыльями. Не желая больше упиваться мрачными образами, которые будто нарочно преследовали меня, я прошёл в дом. В холле неловко мялась Майя, теребя передник.
— Там откушать… это, вот. Накрыто всё. Проходи…те… Гм… господин, — пробормотала она, тотчас прыснув на кухню, прошептав на ходу: — Если ты… ох, то есть вы… вообще едите…
На кухне дымились пять тарелок с похлёбкой. Пахло тушёной курицей и овощами. Майя приготовила по-простому, как любила сама, со множеством трав и специй, отчего приятный аромат, тотчас достиг моего носа, заставив сглотнуть.
«Не знаю, чем это кончится, но я попробую, — подумал я. — Во мне действительно произошли некие изменения. Надо попытаться поесть. Немного. Самую малость».
Анна и Агата стояли подле стола, выжидающе глядя на меня.
— Садитесь, — кивнул я им, отодвигая стул. — Можете прочесть молитву, если хотите.
Женщины уселись, а Майя сложив руки в замок, тихо заговорила:
— Милостивый вседержитель, отец наш небесный Лот! Да услышат имя твоё в неисчислимых мирах
