Я этого никому не говорила. Даже своим поклонникам, которые утомляли меня походами в театр, ночными клубами, прогулками по ночной Москве, поездками на дачу к тетям и бабушкам, турпоездками на Кипр и Египет, обещаниями райской жизни и прочей ерундой. Ничего, кроме благодарности в виде скучного секса они от меня не получали.
Один из них, босс неказистой фирмочки средней руки, спросил:
– Что тебе надо для счастья?
– Неожиданности.
Он ничего не понял и отвернулся. Насовсем. Потому что не смог для меня сделать ничего неожиданного. Все его поступки можно было просчитать, как по калькулятору.
Второй выразился более конкретно:
– Другая бы баба на твоем месте...
Что бы сделала другая на моем месте, я слушать не стала. Ответила, как отрезала:
– Вот и помести эту другую на мое место. – И ни минуты об этом не пожалела.
Третий, начальник отдела крупного банка, не мог понять, почему я не радуюсь его подаркам:
– Скажи, есть что-нибудь на свете такое, чем тебя можно удивить, – недоумевал он.
– Есть, – загадочно улыбалась я. – Но я тебе об этом не скажу.
Он не стал настаивать. А я больше не натягивала на себя дорогие шмотки имени его. В джинсах и свитере мне было удобнее.
Если и этот начнет меня спрашивать, какой парфюм я предпочитаю, значит, мою мечту о принце надо сдать в утиль. Я держалась за нее мертвой хваткой. Говорила, что люблю экспромт. Дождь посреди зимы. Снег в июне. Разбросанные по комнате апельсины. Разбитые чашки в серванте. Засохшие цветы в глиняном горшке. Детские книжки с картинками. Костер из старых фотографий.
Он взял меня за плечи, развернул к себе, уткнулся в меня лбом, провалился взглядом в мои глаза, поймал ритм моего дыхания и заговорил шепотом:
– А еще ты любишь вырезать из старых журналов картинки и развешивать в беспорядке по стенам. Обмазывать себя медом и обертываться простыней. Утром отлеплять себя от одеяла и выбрасывать его в мусоропровод. Варить суп из вермишели и риса. Завязывать банты на плюшевых игрушках. Звонить в дверь соседей и опрометью сбегать с лестницы. Ездить зайцем в общественном транспорте. Читать книгу с конца. Забывать про дни рождения родственников и делать им подарки без повода. Обрезать дорогие джинсы под шорты. Раскидывать на полу лепестки роз. Кричать посреди ночи с балкона.
– Откуда ты знаешь? – отшатнулась я от него.
– Я не знаю, я так хочу. Не люблю правильных людей, будто аккуратно очерченных по циркулю. Хочу, чтобы ты состояла из множества треугольников. Нет ничего увлекательнее, чем составлять из них свою жизнь. Ты согласна?
– Согласна. Я назначаю тебя своим главным конструктором.
– Одно условие. Завтра я уезжаю в Германию. Вернусь через три месяца. В свой дом. К своей жене.
– Так вы женаты? – перешла я на «вы»?
– Пока нет. Но это легко поправить. Я предлагаю тебе руку и сердце. Паспорт с собой?
Я с трудом восстановила дыхание. Никаких сомнений у меня не было. Я мечтала о неожиданности. Глупо было бы от нее отказываться.
Вечером я чуть не растаяла в собственной нежности. Он обмазал меня малиновым вареньем. Выложил – от ног до головы – из лепестков роз «люблю». Съел все буквы. Вымыл, тут же на постели, мягкой губкой с детским мылом. Взял на руки. Смахнул со стола на пол всю посуду. Сорвал мягкие, плотные шторы. Постелил, будто скатерть, осторожно поправив углы. Больше я ничего не помнила. Никогда не знала, что у блаженства нет времени и пространства. Меня будто накрыло морской волной. Теплой, ласковой, обещающей безмятежность. Сильной, пугающей, заставляющей подчиняться. Все вместе это называлось счастьем.
Ценность жизни
Одиночество
На фоне расписания международных авиарейсов в аэропорту они выглядели так же нелепо, как Иван Грозный со свитой в супермаркете. Обоим было лет по семьдесят-семьдесят пять. Один, своими усами, маленьким ростом и соломенной шляпой вместо котелка напоминал Чарли Чаплина. Давно не знавшие стирки и утюжки брюки висели на нем мешком. Синий, в крапинку болоньевый плащ сопровождал каждое движение шелестом. Вельветовые тапочки с разными шнурками: на одном – коричневые, на другом – желтые – в сочетании с холщовой сумкой придавали его гардеробу еще большую комичность. Лицо закрывала тень от старой, потерявшей форму шляпы.
Другой напоминал Деда Мороза без костюма: мохнатые, густые брови козырьком, белые, то ли седые, то ли выцветшие волосы и глаза – щелочки. Он все время моргал, потирал нос и не знал, куда деть руки. Одет он был без излишеств: брюки и рубашка с закатанными рукавами.
Говорили они одновременно, перебивая друг друга. Их нисколько не смущало, что авиапассажиры и встречающие оборачивались, задерживали на них взгляды и укоризненно покачивали головами. Им было не до этого. Тема их разговора не имела никакого отношения к окружающей действительности.
– А я когда пошел в 6-й класс и сдавал переводные экзамены, у меня был вопрос по «Капитанской дочке». Нам три раза ее прочитали, и надо было написать изложение. А я был грамотный, читал много, но вот где поставить точку с запятой, с этим у меня была проблема, – в отчаянии махнул рукой Чаплин.
– Не говори, и у меня та же беда, – успел вставить Дед Мороз.
– Так вот. Все написал, а запятые не поставил. И моя учительница, как сейчас помню – Степанида Федоровна, – вызвала меня в кабинет и говорит: «Ты что, Вася, так плохо повесть усвоил». А ей: «Так ведь, Степанида Федоровна, на пасеке с батькой был. Некогда было». А она, такая умная женщина, как сейчас помню, говорит: «Крестьянский труд, конечно, хорошо, но ведь без учебы сейчас никуда». Вот ведь видишь, как умно сказала. Так я после этого разговора всего Пушкина прочитал. До сих пор помню. Можешь проверить. «Толпою нимф окружена, стоит Истомина. Она, одной ногой, касаясь пола, другою медленно кружит, и вдруг – прыжок, и вдруг – летит...»
– Да подожди ты, дай мне рассказать. Я уж больно географию любил. Бывало кручу этот глобус, кручу. Глаза закрою и думаю, куда ткну пальцем, там и жить буду. И представляешь, однажды ткнул на Мадагаскар, размечтался... Вот бы думаю из нашей деревни уехать...
– Да из деревни что... Вот я звезду хотел открыть. В девчонку одну влюбился. Это уже, почитай, в классе восьмом было. Или в седьмом ли. Нет, в восьмом. Красивая была. Такая пава. Идет, как будто лебедь плывет. Все на нее засматривались. И говорю ей как-то: «Хочешь, для тебя звезду новую открою?» А она мне: «Еще чего». Я так и не понял, то ли нравлюсь ей, то ли не нравлюсь.
– Да погоди ты, все про баб, да про баб. Вот у нас по физике учитель был. Его потом на войну призвали, не вернулся. Но такой был злющий. Не выучишь урок, ставил к доске и заставлял портки стаскивать.
– Да ты что? Так надо было пожаловаться. Это же что выдумал, с ребенка портки снимать. Стыд-то какой.
– Да послушай ты! Меня как-то поставил, а я ему – не буду снимать портки, что хотите делайте, не буду.
– Ишь как... А он?
– Выгнал на улицу и сумку через окно выкинул.
– Да, вот жизнь была. Скажи, интересно жили?
– Еще как! У меня вот до сих пор мой букварь хранится.
– Ну, ты даешь, прямо-таки твой букварь?
– Не веришь? А пойдем, покажу. Или торопишься куда?
– Да куда мне торопиться. Так, приехал, время убить: час туда – час обратно, глядишь, и время прошло.
– Вот ведь как бывает. А все езжу, смотрю, когда рейс на Мадагаскар откроют. Все хочу туда попасть.
– Ишь ведь, как тебя зацепило. Видать мечта-то покоя не дает.
– Ох, не дает, не дает. Все улететь хочу. Разве это жизнь. Вот помнишь, какая у нас жизнь была.
– То-то, была...
Они обнялись, как старые знакомые и, счастливые, засеменили в сторону трамвайной остановки. Прочь от одиночества. Назад, в прошлое.
Телефон
Любовь Петровна лежала с закрытыми глазами и прислушивалась к звукам, которые доносились из квартиры сверху. Зазвенел будильник. «Сейчас Ефим Иванович начнет шарить по тумбочке и, как всегда, смахнет его на пол», – угадывала передвижения соседей Любовь Петровна. «Так и есть. Ругнулся. Зашаркал тапочками. Хлопнула дверь. Это он в ванной. Теперь зашумит вода. Включил воду на весь напор. Ну, началось. Расфыркался. Еще раз десять чихнет, сплюнет, потом пойдет на кухню. Вот уже загремел кастрюлями. Интересно, что у них сегодня на завтрак? Вчера видела Веру Семеновну, так у нее из пакета торчал рыбий хвост. Наверное, будут рыбу жарить. Поесть-то они любят. Да и деньги есть, пока еще оба работают. Но ничего, не успеете оглянуться, как и вас проводят на заслуженный отдых. Потом сами поймете, что это такое, когда не надо никуда идти. Уже третий месяц никуда не надо, а привыкнуть все не могу. А вот и Вера Семеновна. Ее и не слышно. Ходит тихо, будто боится кого разбудить. А кого будить-то? Дети давно выросли, а внуками еще не обзавелись. Эта сразу на кухню. Чайник ставит. Так и есть. Что-то затихла совсем. Ничего не слышно. Наверное из холодильника что-то достает. Ну вот, теперь-то точно ничего не услышишь. Радио включили. Ох, и любят же они новости слушать. Ну, все. Дальше не интересно. Разве что железная дверь заскрипит, когда будут уходить. Потом зашумит лифт. И все. Тишина. Надо вставать».
