Фрэнк медленно повел ялик к сараю и выключил мотор, прежде чем войти в открытые ворота строения. Потом туго привязал ее канатом.
— Мне не хочется снова затрагивать больной вопрос…
— Что? Что я сделал?
— Да нет, ничего,— улыбнулся Фрэнк.— Нам просто опять придется поговорить о бомбах.
— Опять о бомбах?
— В эту лодку очень легко установить мину-ловушку. Гораздо легче, чем в машину. Но в то же время ее и легче обнаружить в лодке. Их можно приладить только в трех местах: здесь,— он пошлепал по красному бензобаку.— Здесь,— он указал на зажигание,— и здесь,— Фрэнк откинул крышку подвесного мотора.— Электроды присоединяются к этой штуковине, и когда мотор набирает определенное число оборотов, все взрывается.
— Я понял,— кивнул Генри.
— Я хочу, чтобы ты или Флетчер проверяли все, прежде чем вы отплывете на ней. Если что-то будет отличаться от того, что ты видишь сейчас, быстро уносите ноги.
Генри уставился на мотор, пытаясь запомнить все его детали.
— Все понял.
— Помни, каждый раз нужно все проверять.
— Хорошо,— кивнул Генри,— каждый раз буду проверять.
Войдя в гостиную, Фрэнк увидел, что Рэчел разглядывает семейные фотографии на стене. На одной был изображен он сам десяти лет, в бейсбольной форме. На другой — молодой Герб с волосами, торчащими "ежиком". Там также были и фотографии Герба в парадном полицейском мундире, когда ему мэр Бенда вручал награду от городских властей. Рэчел заметила фото, которое она уже видела у Фрэнка в подвале нападающей университетской футбольной команды. А в центре, на самом почетном месте, красовалась фотография Герба и Кэтрин Фармер при полном параде, где Фрэнк представлял их президенту Джимми Картеру.
На еще одном снимке, почти в самом углу этой галереи, Рэчел заметила улыбающегося Генри Киссенджера, беседующего с группой женщин-репортеров. А по обе стороны от него застыли Фрэнк и Портман. Камера запечатлела Киссенджера, каким он был в окружении женщин — вечным донжуаном. Портман тоже улыбался, видимо обмениваясь шутками с дамами. Фрэнк же был в своем привычном состоянии: серьезный, напряженный и настороженный.
Рэчел какое-то время рассматривала обоих мужчин.
— Портман иногда забывал где находится и чем должен заниматься.
— Эй, Фрэнк!— позвал его отец из кухни.
— Что, пап?
— Накрывай на стол. Ужин почти готов.
Фрэнк улыбнулся Рэчел.
— Хозяин дома приказывает…
Аппетитный запах жареного цыпленка заставил Рэчел тоже пойти на кухню. Герб Фармер уже давно привык сам справляться с хозяйством и готовить себе немудреную еду, и поэтому упрямо отверг предложенную Ники помощь на кухне.
Он предпочел сам приготовить еду и сейчас, в связи с приездом гостей.
Рэчел со стаканом в руке наблюдала, как он ловко и сосредоточенно режет овощи для салата. Он делал это обстоятельно, как, впрочем, все делал и его сын. На этой небольшой кухне с низким потолком было все так разумно устроено, прямо как на капитанском мостике.
— Кэтрин хотела, чтобы на кухне все было под рукой,— сказал он, не поднимая глаз от разделочной доски.
— Кэтрин?
— Да, мама Фрэнка,— сказал он деловито,— моя жена…
— О, я не знала, что она…
— Да, это было давно,— пояснил он, криво улыбнувшись.— Фрэнк сказал, что вы вроде поете?
Рэчел рассмеялась.
— Вроде пою. Точно.
Фрэнк выглядел смущенным.
— Я не хотел… То есть, я хотел сказать, вы, наверное, знамениты, но мы здесь немного отстали, извините.
— Ну что вы, ничего страшного.
— Вы, действительно, должны быть очень известной, если Фрэнк вас охраняет.
— Да, я думаю, я даже слишком известна.
Она выглянула в окно. Солнце уже опустилось за лес, и вода в озере казалась совершенно черной.
— Здесь так тихо и спокойно.
Герб вздохнул.
— Да, здесь хорошо. Фрэнк провел здесь шесть месяцев после этого случая с Рейганом.
Рэчел вспомнила "этот случай с Рейганом". Все произошло в серый мартовский день. Она тогда была совсем неизвестной. Пела с какой-то третьесортной группой. Это был понедельник — выходной день. Можно было прийти в себя от двухдневной напряженной работы где-нибудь в забегаловке на дороге 57, к югу от Чикаго. Ей тогда хотелось просто усесться у телевизора и посмотреть церемонию вручения "Оскара" и помечтать, что когда-нибудь и она окажется в этом зале. Но в тот день стреляли в Рейгана, и праздник отложили…
— Фрэнка в тот день не было рядом с Рейганом, и он не может этого пережить,— Герб продолжал быстро крошить морковь.— Конечно, ему следовало быть там — он ведь охранял президента.
— А где он был?
— Он был здесь,— ответил Герб.— В тот день мы хоронили Кэтрин.
Он надел кухонные рукавицы, открыл духовку и вытащил огнеупорный поднос, полный румяного картофеля.
— Поставь это на стол,— сказал Герб,— и зови всех ужинать.
После долгой дороги и поездки по озеру все проголодались. Флетчер с аппетитом обглодал ножку цыпленка, перемазался кетчупом, засыпал все кругом хлебными крошками и теперь с наслаждением уплетал мороженое, обильно политое шоколадным соусом.
Герб Фармер, отвыкший от компании за столом, потягивал вино и наслаждался беседой и, как и все родители, потчевал гостей рассказами о детстве Фрэнка, чем очень его смущал.
— … и я не разу в жизни не ударил его. Никогда,— он посмотрел на Фрэнка, как бы ожидая подтверждения.— Ведь правда или нет?
— Правда,— кивнул Фрэнк.
— Здесь все воспитывают детей не так, а вот я никогда его не бил. И что же? Когда ему было десять лет, он меня за это осудил. Вы можете себе представить?
— О, Господи,— рассмеялся Фрэнк,— ну тогда я расскажу, как ты разделся в суде.
— Вы… что сделали?— вскричала Ники.
— Ну и что? Рассказывай, я не стыжусь этого, черт побери!
Фрэнк поднялся и начал убирать со стола.
— Почему ты хотел, чтобы твой отец тебя ударил, Фрэнк? Ты что, с ума сошел?— недоуменно спросил Флетчер.
— Золотые слова, сынок! Я тебе расскажу. Вот ему исполнилось десять лет и он только начал играть нападающим. Он приходит ко мне и говорит: "Я боюсь, что меня ударят". Это потому, что я его никогда не бил, представляешь? Почему, говорит, ты никогда меня не бил?
— Если вы его попросите, он вам еще расскажет, что я — профессиональный спортсмен,— прокричал Фрэнк из кухни. Он внимательно рассматривал что-то за окном.
— Он пережил это,— услышал Фрэнк голос отца,— но зато стал отличным принимающим в бейсбольной команде. Он ненавидел, когда ему было страшно. Если он чего-то боялся, то продолжал делать это, пока страх не исчезал,— Герб допил вино, отодвинул свой стул и встал из-за стола.— Вот и его мать была такой же.
Он подошел к шкафу, открыл его, достал шахматную доску с расставленными на ней фигурами и поставил ее на стол. Фигуры стояли на ней не в начальной позиции — эта партия уже была начата. Герб Фармер подул на доску, словно это был именинный торт. Поднялось маленькое облачко пыли.
— Давай-ка, сынок. Теперь не отвертишься.
Фрэнк появился в дверях кухни, на минуту задумался, потом все-таки решил принять вызов и сел за стол.
— Чей ход был?
— Твой, если мне не изменяет память.
Фрэнк изучал позицию, пытаясь вспомнить свою стратегию, когда начинал игру.
— Так, посмотрим.
— Сколько времени вы уже играете эту партию?— спросила Рэчел, обняв одной рукой Флетчера за плечи.
— Три года,— ответил Фрэнк.
— Он заставлял меня обороняться первые полтора года, теперь ситуация изменилась в мою пользу.
В нерешительности Фрэнк взялся сперва за слона, потом за ладью. Он повернулся к Флетчеру.
— А ты бы как пошел?
— Конем на К4,— подумав, сказал Флетчер.
Фрэнк обдумал гамбит и прикинул последующие ходы в голове.
— Верно. Хороший ход.
Герб исподлобья посмотрел на мальчика.
— Городской ребенок,— пояснил Фрэнк.
К девяти часам вечера Рэчел и Ники разошлись по своим комнатам. Флетчер спал у камина, около него в кресле дремал Герб. Фрэнк еще раз обошел весь дом, проверяя оконные задвижки, дверные замки, чтобы удостовериться, что все заперто на ночь. Спарки семенил следом.
Из затемненного дома он пытался рассмотреть озеро, но воды не было видно из-за появившегося тумана. Озеро напоминало о себе лишь ритмичным плеском волн о причал. Под прикрытием такого тумана кто угодно мог подойти незаметно прямо к дому. Но Спарки задолго оповестит о приближении любого чужака. В этом Фрэнк был уверен.
На кухне загорелся свет. Фрэнк повернулся и увидел Ники. Она наливала в стакан воду из-под крана.
— Еще не спишь?— спросил он, улыбнувшись ей.— Поздно уже, четверть десятого.
Она тоже улыбнулась в ответ.
— Да-а, уже глубокая ночь. А ты что делаешь?
