на меня так спокойно, будто мы были друзьями уже двести лет и делились друг с другом самыми сокровенными тайнами. От ее беспечности не осталось и следа. Меня вдруг поразило: я понял, что, несмотря на свою любовь поговорить, она всегда верно храни доверенные ей тайны. Как я ошибался: эта девушка была намного взрослее своих лет, а все ее детские капризы и легкомысленность были всего лишь старательной игрой на публику.
Почему я раньше не замечал или не желал замечать ее настоящую душу? Я почувствовал в ней друга, собеседника, с которым мог поделиться своими мыслями и страхами за Вайпер, и за наше с ней будущее.
– Ты ведь никому ничего не расскажешь? – спросил я, прежде чем открыть Мише некоторые свои секреты.
– А это тайна? – тихо спросила девушка.
– Да, и очень личная.
– Я всегда храню чужие секреты и тайны, какую бы боль они мне ни причиняли, – серьезно ответила на это Миша.
Я вздохнул: мне было крайне сложно и неловко начать свой рассказ.
– Я люблю одну прекрасную девушку, – начал я, но после этой фразы замолчал, не в силах преодолеть вдруг возникший в разуме психологический барьер.
– Я ее знаю?
По выражению лица Миши, я видел, что она чувствовала ко мне сильную симпатию и участие.
– Нет, – ответил я, радуясь тому, что она пришла мне на помощь.
– И как… Как ты понял, что любишь ее?
– Сначала я ненавидел ее, но потом… – Я усмехнулся, вспомнив нашу с Вайпер первую встречу в библиотеке. – Потом я понял, что она – единственная, с кем я хочу быть. Она удивительна. До того, как я ее встретил, я насмехался над Маркусом, который уже был влюблен в твою сестру. Меня раздражали разговоры и песни о любви. Сначала она жутко злила меня, но сейчас я не могу без нее жить.
– Должно быть, она, действительно, удивительна, раз ты полюбил ее, – тихо сказала Миша. – И ты ждал все это время, чтобы полюбить ее?
– Нет, я не хотел любить – любовь была для меня пустым словом, но сейчас это слово означает для меня всю жизнь. Я не хочу больше говорить об этом. – Я встал со скамьи и пошел прочь от Миши, чувствуя что-то злое в своей душе, будто разозлился сам на себя за то, что рассказал Мише о Вайпер.
Но Миша догнала меня и схватила мой локоть, останавливая меня.
– Извини, Седрик, это не мое дело! Я не хотела расстраивать тебя! Не волнуйся, я никому не расскажу о нашем разговоре! Клянусь! – с жаром воскликнула она.
Я был крайне удивлен ее поведением: что на нее нашло? Почему она испытывала ко мне симпатию? Чем я заслужил ее, если был невежественен и груб с Мишей?
– Почему тебя это так интересует? – спросил я.
Она поспешно убрала свою ладонь с моего локтя.
– Я словно нашла в тебе родственную душу, друга, такого же серьезного и отдаленного от мира, как и я! На самом деле, я очень замкнута и через силу общаюсь с окружающими. Новые лица угнетают и пугают меня тем, что я должна искать слова, чтобы подобрать к ним ключ, как к замкам. Точнее, я вообще не могу разговаривать с людьми, то есть, с вампирами. Но, чтобы не расстраивать родителей, которые просто сходят с ума от любви ко мне, мне пришлось надеть на себя эту маску, которую ты видел. И иногда я так жалею о том, что не могу сбросить ее, потому что этот образ иногда завладевает мной…
Я слушал ее нервный рассказ и не мог поверить своим ушам: зачем Миша призналась мне в этом? Ведь никто, даже ее родители не знали об этом, а она поделилась своей тайной со мной, почти незнакомым собеседником. Что вызвало у нее такое доверие ко мне?
– Почему ты рассказываешь об этом именно мне? – перебил я ее, желая получить ответы на свои вопросы прежде, чем она закончит свое признание.
– Просто я наблюдала за тобой и поняла, что мы одинаковы, что тебе тоже противна вся эта суета и эта дурацкая охота и кровь. Я ведь очень рада, что мне не дали участвовать во всем этом ужасе! Я не представляю, как это – убить человека… И ты… Ты ведь тоже не презираешь людей, ведь так? Видишь, я очень наблюдательная! И только ты, такой же, как я, можешь понять меня, ведь я так давно прячу в себе добрые эмоции и свое настоящее «Я», что скоро взорвусь, если не поделюсь с кем-то своим горем! – Она замолчала и испуганно смотрела на меня, ожидая моей реакции, будто боялась, что я оттолкну ее или рассмеюсь над ее словами.
Но у меня не было никого желания смеяться, наоборот, – мне стало тревожно за Мишу, потому что только сейчас я понял, как сильно она страдает, ведь сам я страдал так же. Но я делился мыслями и тревогами с братом, а она была лишена такой возможности: ее братья и сестры были настолько старше нее, что не могли понять ее юный пыл и детские, но такие жестокие страдания. Как и я, Миша скрывала от всех свое истинное лицо и свою настоящую сущность, а это делать мучительно тяжело – играть роль, которая тебе ненавистна, и улыбаться тогда, когда душа плачет навзрыд.
Мне стало жаль ее, жаль за то, что она была похожа на меня. Но я не мог утешить ее и не мог ничего ей посоветовать, ведь сам был полон мук, но мои муки были залогом моего будущего с Вайпер, и ими я расплачивался за свою любовь к ней. А Миша? Ее муки не были залогом ее будущего, но лишь стесняли и отяжеляли ее юную жизнь, лишенную покоя, делали ее пустой и безрадостной. Жизнь Миши была ей тягостна, и мне было очень жаль ее.
– Я понимаю тебя, – тихо сказал я. – То, что ты говоришь о себе – все это чувствую и я, но наши страдания, такие похожие, растут из разной почвы: мои страдания – это цветы, которые ты пока не видишь, потому что не любишь. Твои же – поиск себя, поиск того общества, которое будет принимать тебя настоящей, такой, какая ты есть. Тебе нужно открыться и стать собой: стать той, что ты скрываешь в себе и даже пытаешься подавить, но, делая это, ты соглашаешься с миром, который диктует, что нужно скрывать и убивать себя во имя его блага. Ты еще молода, ты еще можешь победить, пока никакие узы и чувства не стоят тебе преградой к этому.
– А ты? Ты ведь тоже должен бороться с миром! Ты ведь такой сильный, ты не дашь
