223. ПОВОРОТ РУЛЯ
Мы вновь повернули на запад.Таков был средь ночи приказЖестоких небес, адмиралаИ муз, вдохновляющих нас.
Давно ли шумели деревья?И к смертным слетала весна,И средь театрального мираВсходила большая луна:
И вот, снова хмурое море.Все рушится, тает, как дым,И гибнут испанские замкиВ лазури один за другим.
Не замки, не башни, не залы,А хижина из тростника.Не лунные рощи, не пальмы,Не музыка издалека,
А скудный и гибельный берег,Безмерно печальный простор,Суровый пронзительный ветер,Летящий навстречу нам с гор.
Не грохоты рукоплесканий,А жалкий наш жребий червя.Библейские рыбы на ужин,Немного воды и огня.
О, музы! Корабль отплывает.Непрочный и медленный он.А мимо плывут небоскребы,Качается весь небосклон.
Все ближе и ближе в туманеТот берег песчаный, страна,Где ждет нас прекрасная бедность,Заслуженная тишина.
Пусть там неразумное сердцеПоучится биться, страдать,Припомнит о песенном детстве,Которым учила нас мать.
Пусть сердце подышит поглубже, —Земную судьбу оценя, —Возвышенным воздухом бедствий.Средь бедных ландшафтов храня
Печальную память о небе,О музыке, о голубке,Летавшем над маленьким счастьем,О розе в холодной руке…
224. ПОСВЯЩЕНИЕ
Я эти строки посвящаю всем,Кто перед гневом неба ужасался,Кто много плакал и ослеп совсем,Кто с городом прекрасным расставался.
Нас погубил классический морозИ — север, север — время роковое,Нас погубили в царстве женских слезДва платья — черное и голубое.
Нас погубила нежная зима.Не пламень, не полдневный жар, а холод,И не свинец в груди, а ты сама,Твой занесенный снегом дальний город.
Был полон музыки печальной мир,Когда мы дом навеки покидали,Когда нас ласточки, как в монастырь,В изгнанье длительное провожали.
О, как мы плакали, бросая дом!В сугробах замерзала наша Троя,И призрачным непрочным мотылькомУшел кораблик наш искать покоя.
Но нам нигде покоя не найти,Нам счастья полнокровного дорожеВсе бедствия и немощи в пути,Броди душа по свету, как прохожий.
Броди в своей чудесной нищете,Средь розовых дубов твоя квартира,Присматривайся к женской красотеИ слушай, как шумят деревья мира.
Не вечно же вздыхать и плакать нам.Когда ты будешь снова жить на небе,Ты с ангельской улыбкой вспомнишь тамОб этом беженском и черном хлебе.
225. ЭЛЕГИЯ
Мы жили, как птицы в лазури,Мир был, как огромный цветок,Но черные, черные буриНас выбросили на песок,
И скуден был берег спасенья —Бесплодная вовсе страна,За громом кораблекрушеньяТоржественная тишина.
И мы с умиленьем взиралиНа камень и пепел холмов,На эти суровые далиИ зелень библейских дубов.
Все переменилось, все сталоПечальным и важным, как смерть.Шел дождь на прибрежные скалы,Чернела небесная твердь.
Не музыка, не балерина,Не розовые облака,А горести блудного сынаИ хижина из тростника.
О, муза, в восторге летанийУже ты не будешь опятьПод аплодисменты собранийСердца и вниманье пленять.
Как жница над божьей пшеницей,Ты будешь прилежно, до слез,Склоняться над каждой страницей,И будет тяжелым твой воз.
Мир только туманная сменаТрудов, декораций, все — дым:Сегодня любовная тема,Прелестные руки и Рим,
А завтра — разлука, могила,Принц и свинопас — близнецы,И вечность, как ветер Эсхила,Колеблет лачуги, дворцы…
Париж. 1932
226. НА ФЕРМЕ
Какое обилие пищиИ утвари в фермерском доме,Как лают овчарки на нищих,Какие волы на соломе.
Но надо вставать с петухами,Заботиться о виноградеИ деньги беречь под замкамиПод сенью счастливых Аркадий.
Душа моя, ты — чужестранка,С твоей ли небесной гордынейИ жить на земле, как служанка,Быть трудолюбивой рабыней?
Ты в этом хозяйственном миреЧужая, как роза в амбаре,Тебя затолкали четыреСтихии на шумном базаре.
С печальной улыбкой, сквозь слезыПод фермерские разговоры,Ты смотришь на тучные лозы,На зелень дубов и на горы.
Ты знаешь, что здесь мы случайно,В прелестной, непрочной темницеЧто шорох деревьев и тайнаНебес или тучность пшеницы,
И весь этот мир — только сцена,Где мы кое-как разыграемКоротенький фарс и средь тленаИ прелести хрупкой растаем.
227. ИДИЛЛИЯ
Мы жили под сенью оливы,Среди виноградников, хижинИ каменных круглых колодцев.В том домике под черепицей,В котором весь день было солнце,И глупые осы леталиНад медом, над банкой варенья,Над книгами и над цветамиПовсюду разбросанных платьев.
Мы утром ходили за хлебом,И в городе смуглые дети,Романские арки и церквиНам напоминали о дальнемИ прочном двенадцатом веке.
Дорога лежала долиной,Где овцы курчавой отарой,Позванивая бубенцами,Щипали траву под надзоромКосматых и рыжих овчарок,И запах овечьего сыраМешался с душистой лавандой.
Налево от нашей дорогиХолмы голубели, а справаСияло зеленое море.И ты говорила: — Смотрите,Как эти холмы голубыеПохожи совсем на ландшафты,Огромной музейной картины!
Я тоже смотрел с удивленьемНа эти холмы и на море,На парусник на горизонте,На домики горных селений,Потом на тебя, на худыеПрелестные руки в загаре,
И мне было грустно при мысли,Что вся эта прелесть истлеет,Растает, как дым, как виденье,Что в буре погибнет корабликИ домики в прах превратятся,А нам от минутного счастьяОстанется только могила…Но ты беззаботно смеялась:Зеленый усатый кузнечик,В плену у тебя на ладони,Сидел, как складная игрушка.
А вечером под абажуромСкупой керосиновой лампы,Где бабочки трепетно бились,Мы вместе с тобою читалиПечальную книгу о Риме,И Рим нам казался высокимЖилищем богинь и героев.Средь варварских кликов, средь бедствий,Уже озаренный пожаром,Прекрасный и мраморный городКлонился, как солнце, к упадку.Но все застилалось туманом —Вселенная, комната, книга,И тонкие смуглые рукиВесь гибнущий мир обнимали.
Париж. 1932
228. УРНА
С печальной улыбкойОна говорила:— Какое нам счастьеДано: до могилы
Быть в этом блаженномИ горестном мире,Где лозы в долинеИ снег на Памире…
Она утешала:— И самое гореПрекрасно! А солнце —Как праздник! И море…
Но гибельный кашельДушил напоследок.Цвел странный румянецПод вздохи соседок.
Как все: со слезами,С мечтами о рае,В отчаяньи рукиНад бездной ломая.
Так роль приближаласьК закату финала,И лебеди плылиПо глади канала.
И только афишаИ мраморной урныПрелестная формаНапомнят средь бурной
И суетной жизниО пламени тела,В котором, как ангел,Душа леденела.
Прохожий, подумайО небе за тучей,О женских надеждахПод ивой плакучей.
229. ЗИМА
