Он тяжело вздохнул:
– Навани, я слаб. Это правда. Если я дам себе малейшую поблажку, то все мои ограничения полетят в Преисподнюю. Я начал следовать Заповедям после смерти Гавилара, и сила первоначального обещания самому себе все эти годы помогала мне держаться. Если я позволю, чтобы этот доспех треснул, то могу опять превратиться в того, кем был. А я этого не хочу.
Становиться человеком, который замышлял убийство собственного брата ради трона и ради женщины, на которой тот был женат.
Но он не мог этого объяснить, не мог позволить Навани узнать, что едва не произошло из-за его стремления быть с нею.
В тот день Далинар поклялся, что никогда не займет трон сам. Это было одно из его ограничений. Мог ли он растолковать Навани, что она, сама того не зная, проверяла на прочность его моральные принципы? Что ему было неимоверно трудно примирить свою любовь к ней, крепкую, точно выдержанное вино, с чувством вины за то, что он наконец-то заполучил то, что давным-давно уступил брату?
– Ты не слабый.
– Ошибаешься. Должным образом скованная слабость может оказаться силой, в точности как трусость может уподобиться героизму, если некуда бежать.
– Но в книге Гавилара нет ничего, что могло бы нам препятствовать. Лишь одна традиция…
– Я просто чувствую, что так неправильно, – перебил Далинар. – Но прошу тебя, не волнуйся; моего беспокойства хватит на двоих. Я придумаю, как с этим быть; мне лишь нужно, чтобы ты меня поняла. Это займет время. Если я кажусь раздосадованным, то не тобой, а тем, как сложились обстоятельства.
– Полагаю, этого мне хватит. При условии, что ты сможешь жить, не обращая внимания на слухи. Они уже расходятся.
– Не первый случай, когда меня пытаются опорочить. Я начинаю переживать скорее из-за Элокара, чем из-за слухов как таковых. Как мы ему все объясним?
– Сомневаюсь, что он вообще заметит. – Навани тихонько фыркнула и вновь двинулась вперед. Далинар пошел следом. – Он так одержим паршенди и время от времени идеей, что кто-то в лагере пытается его убить.
– Одно может подпитать другое. Он способен разглядеть несколько заговоров в том, как мы сблизились.
– Ну, он…
Снизу раздалось громкое пение горнов. Далинар и Навани приостановились, чтобы послушать и распознать сигнал.
– Буреотец! – воскликнул князь. – Ущельного демона заметили на самой Башне! Это одно из тех плато, за которыми наблюдает Садеас. – Он почувствовал растущее волнение. – Великим князьям еще ни разу не удалось добыть там светсердце. Если мы с ним это сделаем, победа будет громкой.
Навани забеспокоилась:
– Далинар, ты прав в его отношении. Он и впрямь нам нужен ради нашего общего дела. Но держись от него на безопасном расстоянии.
– Пожелай мне благосклонности ветра. – Далинар потянулся к Навани и замер.
Что он собрался сделать? Обнять ее на людях? От такого слухи распространятся как пожар в степи. К такому он был еще не готов. Он поклонился вдовствующей королеве и поспешил прочь, чтобы ответить на призыв и надеть свой осколочный доспех.
Лишь на полпути вниз Далинар запоздало понял, какие именно слова произнесла Навани. Нужен нам, ради нашего дела.
А какое у них дело? Он не знал и сомневался, что Навани знает. Но в мыслях она уже считала, что они занимаются чем-то общим.
Как и он сам.
Чистое и красивое пение горнов символизировало неминуемую битву. Лесной склад охватила кипучая деятельность. Пришли приказы. Предстоял новый поход к Башне – тому месту, где Четвертый мост допустил промах, где Каладин вызвал катастрофу.
Самое большое плато. И самое желанное.
Мостовики бегали туда-сюда, разыскивая свои жилеты. Плотники и их ученики спешили убраться с дороги. Матал выкрикивал приказы: он делал это без Хашаль только во время самой вылазки. Старшины, изображая власть над своими мостовыми расчетами, орали им строиться.
Поднялся сильный ветер, взметнул опилки и сухую траву. Люди кричали, колокола звонили. И посреди этого хаоса вдруг появился Четвертый мост во главе с Каладином. Несмотря на срочность дел, солдаты остановились, мостовики разинули рот, плотники и их ученики застыли на месте.
Тридцать пять человек маршировали в оранжевых панцирных доспехах, мастерски изготовленных Лейтеном так, чтобы их можно было надевать поверх кожаных колетов и шапок. Они вы резали наручи и наголенники, в дополнение к нагрудникам. Каждый шлем был сделан из нескольких панцирей и по настоянию Лейтена покрыт бороздами и насечками, похожими на рожки или края крабовой раковины. Остальные броневые пластины также были изукрашены резными узорами, напоминавшими зубья пилы. Безухий Джакс купил синюю и белую краску и разрисовал оранжевые доспехи.
Каждый член Четвертого моста нес большой деревянный щит, на котором были как следует закреплены красные кости паршенди. В основном ребра, расположенные спиралью. Кое-кто привязал к центральной части фаланги пальцев, чтобы дребезжали, а некоторые закрепили выступающие острые ребра по сторонам шлемов, как клыки или жвала.
Невольные зрители потрясенно глядели на них. Это был не первый раз, когда кто-то надевал костяные доспехи, но первая вылазка, когда их получил каждый в Четвертом мосту. Все вместе они являли собой впечатляющее зрелище.
Десять дней, шесть вылазок с мостом – и Каладин с командой усовершенствовали свой метод. Пятеро бежали впереди как приманки, а пятеро в первом ряду держали одной рукой мост, а другой – щит. Раненые из иных расчетов, которых они спасли, достаточно окрепли и пополнили их ряды.
Пока что, невзирая на шесть вылазок, у них не было ни одного погибшего. Остальные мостовики шептались о чуде. Каладин об этом не знал. Он просто заботился о том, чтобы при нем все время был кошель, наполненный заряженными сферами. Большинство лучников-паршенди целились именно в него. Они как будто знали, кто был виновником происходящего.
Отряд подошел к своему мосту и построился. Все привязали пока что не нужные щиты к боковым рукоятям. Когда же подняли мост, другие расчеты внезапно разразились приветственными криками.
– Это что-то новенькое, – усмехнулся Тефт слева от Каладина.
– Думаю, они наконец-то поняли, кто мы такие, – сказал Каладин.
– И кто же мы?
Каладин пристроил свою ношу на плечи:
– Мы их защитники. Мост, вперед!
Они пустились рысью, первыми покидая площадку для построения, и вслед им летели воодушевляющие возгласы.
«Мой отец не безумен», – думал Адолин, переполненный силой и восторгом, пока оружейники надевали на него осколочный доспех.
Юноше понадобилось много дней, чтобы как следует осмыслить открытие Навани. Он ошибался самым ужасным образом. Далинар Холин не слабел. Не сходил с ума. Не трусил. Отец был прав, а Адолин – нет. После долгих самокопаний Адолин принял решение.
