его отпустила.
Порошкова потрясает смирение Лены, с которым она сидит и кормит с ложечки их,
арбузовского, ребёнка. Резко стартанув, клокочущий гневом, директор мчится к Ольге Борисовне, и
так же, как в прошлый раз, барабанит в дверь. Понятно, что ему не открывают и теперь. Тогда
Порошков на весь подъезд взывает к совести своих учителей, называя их официально по имени
отчеству.
– Ольга Борисовна, Виктор Николаевич! – кричит он. – Откройте! Я знаю, что вы там и даже
прекрасно знаю, чем вы там занимаетесь!
Квартира Ольги Борисовны точно такая же, как и у Тони. Она даже в том же доме, только в
соседнем подъезде. На первом этаже открывается дверь, и соседка с больной, перетянутой
платком головой, вежливо, как только может, спрашивает у директора:
– Чего это вы там опять разорались?
– Тише! – громко успокаивает её распалённый справедливостью Порошков, – у нас тут важное
дело! – Он тут же поворачивается к двери: Ольга Борисовна!
И тут-то Арбузов портит сценарий скандала, сложившийся ещё в прошлый раз. Он
приоткрывает дверь и молча бьёт кулаком прямо в толстые директорские губы. Порошок отъезжает
к перилам, а Виктор спокойно закрывает дверь на укреплённый после прошлого раза засов.
Облизывая кровь и потрясая очумелой головой, директор лишь теперь осознаёт всю нелепость
своих действий. Поэтому он больше уже не кричит, а спокойно, правда, оступаясь через одну
ступеньку, спускается по лестнице, делая вид, что ничего он тут не видел, не слышал, да и сам не
кричал, что губы у него ещё не толще, чем обычно, зубы совсем не болят, а соседка с большим
бантом из зимнего шарфа на голове, наверняка, ничего не поняла.
Однако у соседки хоть и больная, но своя голова. И в этой голове всё по-своему, так что ей-то
как раз всё понятно.
По селу потом расползаются шепотки. Арбузова кое-кто даже совершенно нелогично одобряет,
а школьники, которые в эти дни морально готовятся к занятиям, демонстрируют друг другу на
улице то, как ловко нокаутировал физрук Порошкова, почему-то ничуть не сочувствуя директору
своей школы, в которую они на днях отправятся с букетами георгинов. У пацанов, само собой,
появляется предположение, что их физрук – боксёр, причём, конечно же, боксёр первого разряда,
так что его следует уважать и на физре быть потише.
Лена Арбузова, не выдержав этой новой волны пересудов, собирает детей, договаривается с
машиной и на второй день после «кар-ди-наль-ных» действий Порошкова уезжает к родителям.
Работы с утюгом не много, и Кармен, быстро управившись, выдёргивает вилку из розетки.
Смугляна относит накормленного Федьку в кроватку, приспосабливает над ним пластмассовые
разноцветные погремушки на резинке, которые он может доставать ручками. Тоня, с улыбкой
пройдясь по комнате, осматривает стены, проверяет, как выглядят обои, которые они наклеили с
Романом и, присаживаясь на диван, вдруг охает, схватившись за поясницу.
409
– Что-то живот болит, – поясняет она и тут же, заметив внимательный взгляд Романа, шёпотом
добавляет, – кажется, я беременна.
Её взгляд буквально цепляется за Романа, она напряжённо ждёт его реакции. Роман, пройдясь
по комнате, останавливается спиной к ней. Он специально чуть затягивает паузу и потом
оглядывается с улыбкой.
– Ты думала, я испугаюсь? – говорит он. – Но это здорово! Я этому рад. Давай скажем Нине.
Сегодня Роману кажется, что их тройной союз устанавливается крепко и надолго.
– Лучше пока не надо, – просит Кармен. – Слишком много всего за один раз.
– Слушай-ка, Роман, – говорит Нина, возвращаясь из спальни, – мы ведь совсем забыли про
молоко. Машку-то надо поить да укладывать уже. Съезди к Матвеевым, возьми, если можно,
парного.
Роман выкатывает мотоцикл и едет, опасаясь засесть в грязи. На всякий случай берёт поближе
к МТС, где в последние дни дорогу пытались подсыпать чем-то менее скользким, чем глина. Из
ворот мастерских выходит Арбузов, главный герой только что услышанной новости. Что ж, его
можно подвезти хотя бы уже для того, чтобы он придавил собой заднее пробуксовывающее
колесо.
– Ну, а у тебя-то как дела? – спрашивает Арбузов, подразумевая, что у них схожая личная
проблема, только вот о его-то делах и так известно всем.
– Да всё нормально, – отвечает Роман. – Тоня как раз гостит сейчас у нас.
– Представляю! У вас там, наверное, дым коромыслом! – хохочет Виктор.
– Да вроде без дыма пока. Сидят, сплетничают о чём-то. Только что твои косточки перемыли.
– Ой, а у меня-то что творится! – кричит Арбузов опять-таки на всю округу. – Ездил вчера, хотел
Лену вернуть, так её родичи выперли меня, даже слушать не стали. Не знаю, что и делать! Довели
меня до того, что мне уже вообще никого не надо. Надоели обе, рвут в разные стороны. И Лена
надоела, и Ольга со своим брюхом… Так бы взял и пнул по нему, чтоб ничего не было…
– Да ты чего несёшь-то!? – говорит Роман, затормозив посреди дороги и даже заглушив
двигатель.
– А ну их к чёрту! – ещё громче, почти обвинительно орёт Арбузов. – Ольга беременна, а
ревнует, как не знаю кто! Я при ней о своих детях даже пикнуть не могу. Она и к ним ревнует. Дуры
и дуры! И, главное, чем дальше – тем хуже. Убегать надо отсюда. С Порошком мы уж теперь не
сработаемся. Да и вообще, как бы меня за такое поведение по тридцать третьей не шуранули.
– За какое «такое поведение»? – с раздражением спрашивает Роман. – Выходит, ты и сам на
свои поступки смотришь как на пакость? Статьи боишься!? Салага!
Эх, навтыкать бы этому прославленному «боксёру»! Роман заводит мотоцикл, с пробуксовкой
трогается с места. Дальше едут молча. Арбузов притих, как мышь, кажется, даже весить меньше
стал – колесо плохо давит. Очевидно, что его треугольник разрешается по обычному, банальному и
пошлому сценарию: все ругаются, дёргаются, разлетаются в разные стороны. Всё это потому, что
каждый из них не способен на глубокое понимание. Только бы у себя не допустить ничего
похожего.
Через двадцать минут Роман возвращается домой с тёплой трёхлитровой стеклянкой парного
молока. Машку поят и укладывают спать, хотя она ещё немного куражится – ей хочется поиграть с
тётей гостьей. И как только она оказывается в постельке, Тоня поднимается, чтобы идти домой.
Роману нужно её проводить. Он входит в спальню к Нине, где она что-то шепчет дочке, насупленно
выглядывающей из-под одеяла, стараясь её успокоить, целует обеих.
– Когда мне вернуться?
– В два часа, как обычно, ну, можешь и в три, – почему-то более щедро разрешает она сегодня.
– Вернусь в два. Только ты ложись, не волнуйся.
– Постараюсь.
Смугляна выходит на кухню вместе с ним.
– До свидания, – неловко
