делать, если решение в данном случае не продуманное? Сделать глупость – это
плохо, но не исправить её – ещё хуже.
414
Штефан по-прежнему сидит на крыльце чистит свои туфли, распространяя запах гуталина.
Рядом красуются уже надраенные туфли Нины на высоком каблуке. Можно подумать, что он всё
время вот так и сидел, как будто Смугляна не выскакивала уже десять раз на крыльцо, не
делилась радостью.
Машка ходит по ограде с новой игрушечной кастрюлькой, Федька, тут же на вольном воздухе
посапывает в коляске, накрытой куском тюля с крупными, прозрачными цветками. А как говорить
теперь со Штефаном? У него-то хоть какое мнение на этот насчёт? Всё так же молча пройдя мимо
него с банкой молока, Роман входит в дом, во вкусные запахи на кухне. Сияющая жена поправляет
что-то в своём чемоданчике. Увидев его, смущённо и поспешно прикрывает крышку.
– Знаешь, Нина, а я передумал, – сообщает Роман, присев перед ней на корточки.
– Как это передумал?! Да ты что! – вдруг сходу, словно подготовлено и истерично, на той же
отстроенной ноте, кричит она. – Ты же только что согласился! Это Матвей тебе чего-то наплёл!
Зачем я только отправила тебя за этим молоком – и так бы обошлись! Почему ты вечно слушаешь
этого уголовника?!
– Чего, чего? – изумлённо спрашивает Роман. – Как ты сказала?
– А что не правда?! Он что, не уголовник?! Ездит на своём мотоцикле, всё село запугивает! А ты
связался с ним. А ещё коммунист!
– В общем, так – сейчас же взяла и заглохла! – говорит Роман. – Не буду ничего тебе объяснять,
но ты вспомни, хотя бы то, чьим молоком детей кормишь, да и сама им же свой чай белишь… В
общем, не поедешь, и всё.
Смугляна совершает такой же истеричный бросок в комнату, только падает теперь мимо дивана
на пол, застланный паласом, и снова рыдает изо всей мочи. Вероятно, валяние на полу должно
выражать более сильную степень её отчаяния и обиды.
– Прекрати орать! – теперь уже жёстко требует Роман, сев на диван и склонившись над ней. –
Не пугай ребятишек.
– Замуровать вы меня здесь хотите, замуровать! – причитая, кричит Нина и тут же
оборачивается к нему некрасивым, мгновенно опухшим лицом. – Не пойму я тебя: ты же такой
умный, так свободно рассуждаешь обо всём. Так почему не доверяешь мне? Почему не веришь?
Неужели ты подозреваешь меня со Штефаном? Да я же никогда ничего себе не позволю. И не из-
за тебя даже, а из-за того, что сама по себе гордость имею!
Смугляна кричит и чувствует, что тем сильнее она кричит, чем больше выкрикиваемое
становится правдой для неё. А если для себя, то и для других.
– Знаю, – отвечает Роман, – тут я спокоен. Но ты представь как это неловко. Ну, вот приехали
вы к его родителям, с которыми у него и без того натянутые отношения – Штефан тебя
представляет: «Это жена моего приятеля из Забайкалья». Ты рассказываешь, что у тебя есть муж,
дети… Смешно… За кого они тебя примут? Да они лишь то и подумают, что у этого «приятеля из
Забайкалья» что-то с головёнкой не в порядке, если он вот так свободно отпускает жену с чужим
мужиком за тридевять земель. Я не отпускаю тебя потому, что так не делают. Не делают, потому
что это не нормально.
– Ах, так ты теперь о нормальном заговорил…
Её так и подмывает напомнить о том разговоре, когда он разрешил ей кем-нибудь увлечься.
Однако сейчас об этом лучше помалкивать. Напомнить об этом, значит, выдать себя и всё сразу
испортить.
– Короче так, – заключает Роман, – если хочешь ехать – езжай к тётке. Не хочешь – вообще
дома сиди.
Он выходит на крыльцо, присаживается рядом со Штефаном, который надраивает уже просто
зеркальные туфли. Чистка обуви для Штефана, вроде некого спасительного острова, на котором
он переживает бурю в доме Мерцаловых. Федька всё так же дремлет в коляске, Машка в своём
«доме» помешивает в кастрюльке «суп» из кусочков еловой коры. И как это Нина не боится
оставить детей? Неужели эта поездка так важна для неё?
– Ну, так вы решили что-то или нет? – неловко спрашивает Штефан.
– Нина поедет к тётке в Казань, – сухо сообщает Роман.
– Хорошо. Тогда я поеду завтра утром, – говорит Штефан. – Я и так уже целый день потерял,
пока ждал тебя.
– Да не меня ты ждал…
– Я хочу, – говорит Штефан, приложив ладонь к левой стороне груди, – чтобы ты и все другие
знали: с моей стороны у меня к ней только дружеские чувства. Просто ей… Ей очень хочется
посмотреть на море.
– Если ты уедешь завтра, – добавляет Роман, не слушая его, – значит, Нина поедет
послезавтра.
Запланированное торжество выходит натянутым, виноватым, наполненным обиженным
швырканьем Нины. Однако, как с удивлением замечает Роман, её обида очень скоро остаётся
вроде, как для показа. В этот раз она от чего-то очень быстро приходит в себя. Видимо, её желание
415
хоть куда-нибудь вырваться так сильно, что она рада чему угодно. После ужина с вином Штефан
уходит курить на крыльцо. Смугляна укладывает Машку. Роман тоже выходит из дома,
подсаживается к гостю.
– А всё-таки с Ритой я свалял дурака, – говорит Штефан. – И зачем я отдавал ей свои деньги?
Мне же надо ехать и деньги мне, в конце концов, нужнее.
– В конце концов, они просто твои, – усмехнувшись, добавляет Роман. – Ты что же из
последнего расчёта тоже дал ей денег?
– Я отдал ей половину всего.
– Ну и ну…
– Наверное, я сейчас схожу и потребую.
– Сходи, – соглашается Роман, понимая, что в эти неловкие минуты он готов улизнуть куда
угодно – ну не ботинки же ему всю ночь чистить на ступеньках?
Весь вечер Роман и Нина молчат. Штефан возвращается поздно и, как ни странно, с деньгами,
хотя и не со всеми.
А утром он просыпает на автобус.
– Что ж, – говорит Роман жене, – на один день откладывается и твоей отъезд.
Она смотрит обиженно, молча и угрюмо качает головой в знак вынужденного согласия.
На другой день Штефан уезжает. А ещё через день уезжает и Смугляна. В день отъезда она
поднимается в пять часов, когда все ещё спят, варит суп для мужа и кашу для детей. А перед тем,
как идти на остановку и уехать за несколько часовых поясов от дома, подходит к спящему мужу,
целует его в лоб и шепчет еле слышно, словно прося прощения:
– Ладно, я пошла…
– Иди, – бурчит Роман, как-то не совсем осознавая во сне, кто куда пошёл.
Он дремлет
