ты забываешь, что некогда шарахался лишь от мысли о его приходе.
Ансельм с торжественным видом приблизился к мужчине на каменном ложе. Тот крепко сомкнул веки и что-то тихо-тихо шептал губами.
– Бери! – громоподобно приказал пленённой змее пастырь и отпустил её на грудь лежавшему добровольцу.
Напуганная гадина, неожиданно получив свободу и почувствовав под собою живую плоть, с яростью вцепилась в неё острыми зубками. Несчастный вскрикнул от боли, но тут же подавил свою слабость, крепко стиснув зубы, добела сомкнув губы.
Змея припав к ране, начала быстро распухать, чернея и разбухая, как речная пиявка. Виланд едва не вскрикнул вслед за укушенным. Волосы того утрачивали природную краску, белея. Кожа на теле сохла и покрывалась морщинами, мышцы дряхлели. Молодость покидала тело.
Но добить до естественного конца жертву пастырь не позволил змее. Оторвав её гладкую и теперь уже покорную голову, Ансельм отступил назад и повернулся к детскому камню. Внутри Виланда всё сжалось. Неужто допустят, чтобы невинного дитя коснулась та жуткая тварь?
Но руки пастыря вознесшего над младенцем маслянисто-чёрную, набухшую жизнью змею, медлили.
– Отдай!
С ликующим кличем Ансельм раздавил змее голову, из открывшейся раны потекла густая жидкость – кровь с белёсой примесью – прямо на лицо ребёнку, струясь по глазам, носу и проникая в рот. Младенец, осипший от плача, но ещё силившийся дозваться мать, вдруг замолчал и успокоился.
Зато когда змея была выжата досуха и последняя капля жизни коснулась детского лица, запричитал старик на соседнем камне. Он плакал и смеялся, он мычал и улюлюкал. Глаза его, за раз потускневшие, утратили разум, а безумие обрело в них обитель.
– Свершилось! От начала до конца! – изрёк пастырь и покинул место священодейства.
Юная мать тут же поспешила к каменным алтарям и с особой нежностью взяла на руки перепачканное, но здоровое дитя. Она повернулась к тому, кто впал в безумие, и произнесла слова благодарности, кои остались непонятыми и непринятыми. Двое мужчин помогли старому безумцу встать на ноги и, подхватив полоумного под руки, увели из пещеры, следом за его дочерью и внуком.
Оставшись наедине у опустевших алтарей, Росвита поведала Виланду тайну Эцель-Эба. Давным-давно, когда тисы ещё были робкой порослью, а до Тесного леса им ещё предстояло расти и расти, пришёл в эти края молодой пастырь с супругой и привёл за собою несколько добрых семей. От войн и зла бежали они и отыскали подходящий уголок. Дом за домом – так и родился Эцэль-Эб, что значит: благородный и сильный духом.
Но когда тисы вытянулись в стройные деревца, стало очевидно, что деревушке грозит вырождение. Близкие браки множили болезни и физические изъяны. Но покидать свою обитель никто не желал, опасаясь возвращаться в ставший уже чуждым мир за кольцом тисов.
Тогда-то тот самый пастырь, уже достигший преклонных лет, в недрах змеиной пещеры заключил союз со Змеиным богом. С той поры так и повелось: платой за благоденствие и покой от внешнего мира стало замкнутое уединение. Никто не смел покинуть Эцель-Эб. В отличие от тех, кто жил за Тесным лесом, дети в лесной глубинке рождались без рассудка. Старшие в семьях добровольно соглашались на обмен: безумие на разум. Через заговоренную змею в священной пещере в особый час и ночь проводился ритуал, освещённый Змееправцем, благодетелем деревни.
Но всё же старую кровь необходимо было разбавлять и впрыскивать в неё свежую. Особыми обрядами юные девушки приманивали, одурманивая мужчин «из иного мира». И ни кого попало, а тех, кого с рождения отметил Змеиный бог. Те, словно во сне, шли на зов, не осознавая его, доходили до Тесного леса и проникали в его узкие недра, без труда отыскивая заветную тропинку. Когда от охмурённых мужчин девы Эцэль-Эб получали то, чего жаждали, простачков выпроваживали восвояси, напоследок дав тем испить морочье зелье. Настой изгонял всякую память о деревне, жителях и всём, что происходило с оболваненными мужами. Выйдя из лесу, дорога к Эцель-Эб начисто забывалась, и отыскать заветную тропку в лесу, было уж не суждено. Но сила морока по прошествии времени слабела, и кое-что прояснялось в памяти очарованных мужчин. Вот и возвращались сюда вновь и вновь те, кого подзывали, подманивали прежде девы Эцэль-Эб. Бродили у опушки Тесного леса и силились постичь: что же их сюда тянуло с неодолимой силою, и что они никак не могли вспомнить.
Спустя год перед частоколом высоких тисов очутился молодой бродяга с беспокойным взором. Виланд до слёз всматривался в лесную глубь и всё старался что-то там разглядеть.
Дождь из мыльных пузырей
В этот день Рике было ужасно скучно, сердце требовало приключений и желательно волшебных. Мама строго-настрого запретила ходить без неё в Хмурый лес. Ни-ни. Даже кончика носа туда не совать. А чтобы и вовсе отбить охоту, мама загадочным, со зловещим оттенком голосом добавила:
– Я бы и сама туда не пошла, хоть по доброй охоте, хоть по чьей-то воле, когда серые тучи собираются над Хмурым лесом. Ведь каждому известно, что ничего хорошего не жди, когда много туч сталкивается в одном месте.
– Подумаешь. Ну, дождь пойдёт, всего-то, – хмыкнула Рика. Её в десять лет трудно было пронять чем-то таким «из ряда вон». Что ей какой-то там дождь! – А я зонт возьму.
– Э, нет, – не сдавалась так просто мама. Уголки её глаз как-то странно дрогнули, но не разошлись сеточкой тонких, едва приметных морщинок, как обычно, когда она улыбалась. – Всё не так просто, дочка. Тучи – лишь предвестники, а дождь – вор.
– Как так вор? – не поняла девочка.
– Ну, – замялась мама.
И тут же вспомнила, что собиралась протереть кухонную полку, которую, – Рика точно помнила, – прибирала два дня назад. Не могла же пыль так сильно осесть за пару дней?
– Ну? – решила поддразнить её дочь. Этот приём вполне прилично работал последние три года.
– Понимаешь, – продолжила после заминки мама, тряпка яростно натирала бочок полки, – этот самый дождь… он не совсем и дождь. Он падает на землю не водой, а пузырями. Мыльными пузырями.
– Это как же? – не поверила Рика. Конечно, не поверила. Да и как этакой россказни можно доверять? – Такого не бывает.
– А вот в Хмуром лесу бывает, – твёрдо пробубнила мама, тряпка елозила уже полочное донышко. – Его неспроста так называют. Да все знают, что когда лес хмурится, ходить к нему нельзя. Вон, хоть у бабушки спроси, она вечером зайдёт.
Но до вечера далеко. А внутри Рики точно уголёк: зудел, жжёг, подстёгивал – иди в лес, не слушай взрослую болтовню, это ж глупый вздор. Но Рика не такая уж глупышка, чтобы сломя голову бежать и исполнять любое веление зародившегося желания.
– А что бывает с теми, кто всё ж туда идёт в дождь? – вкрадчивым голоском поинтересовалась дочка.
Мама, замерев
