— Воды! — невольно прошептали его побелевшие губы.
Остролицый бросился за флягой, но широкоплечий выхватил ее у него, отпил глоток, вылил немного на угли и снова отпил. Зрачки геолога расширились, губы вытянулись, как у человека, который пьет воду из ручья, распухший язык еле ворочался во рту. Незиф сунул флягу остролицему и рукой дал знак унести ее.
— Воды! — жалобно простонал геолог.
— Скажи про знаки!
— Зверь! — хрипло выдавил из себя геолог, подскакивая из последних сил.
Его поддерживала одна мысль — не упасть, выдержать, показать этим извергам, что им не сломить его воли, что он не подчинится насилию. Ступней он больше не чувствовал. Сердце бешено колотилось, готовое выскочить из груди. Он часто и тяжело дышал, жадно ловя воздух открытым ртом. Терпеть было почти невозможно, но ненависть придавала ему сил.
— Говори! — мрачно настаивал широкоплечий.
— Нет! — гневно ответил геолог.
— Тогда подыхай!
— И подохну, но все равно ничего не скажу! — яростно прохрипел юноша.
Глаза его зло, сверкнули. В полумраке, чуть освещаемом раскаленными углями, подскакивающая фигура была похожа на огромную летучую мышь, которая пытается расправить крылья и полететь, но не может. На веках и губах геолог ощущал соленые капли пота. Ступни его распухли и сильно болели. Его мутило. Глаза закрывались сами собой. Больше выдержать он не мог. Хотел протянуть руки, чтобы ухватиться за что-нибудь, но они не шевелились. Он забыл, что они были связаны у него за спиной. Что это гудит вокруг? Где он? Куда он падает? Он открыл рот, чтобы крикнуть, но не издал ни звука и рухнул, как сноп. «Горю», — мелькнула в голове последняя мысль, и он потерял сознание. Голова с тупым стуком ударилась о землю. Ноги его конвульсивно дергались, словно он продолжал прыгать.
— Лиман, воды! — крикнул Незиф, подхватил геолога под мышки, оттащил его в сторону и отпустил. Безжизненное тело свалилось мешком. Лиман принес флягу. Налив воды на руку, Незиф смочил ею лоб и волосы юноши, сбрызнул грудь, полил ступни. Геолог шевельнулся, открыл глаза. Взгляд их был мутным. Постепенно к нему начало, возвращаться сознание. Незиф понял это по прояснившемуся взгляду, встряхнул его за плечи и заревел:
— В огонь!
Геолог в ужасе отпрянул назад. «Нет!» — хотелось крикнуть ему, но из горла вырвались лишь сдавленные нечленораздельные звуки.
Незиф приблизился к нему и протянул руки, чтобы схватить.
— В огонь! — еще более властно и дико прозвучал его голос.
На него смотрели глаза, в которых было страдание и презрение, мольба и твердость. Оттолкнув его руки, юноша сам ступил в белый круг.
— Про большое богатство, видать, знает, оттого и упрямится, — шепнул Лиман Незифу.
— Ничего, попляшет еще по-медвежьи, все скажет, — зло процедил сквозь зубы Незиф.
В тот же миг безмолвие горной ночи нарушил крик филина, от которого оба застыли на месте. Крик повторился и таинственно замер, ударившись о стволы деревьев.
— Это Чоку, — прошептал Лиман, облизнув губы, и в замешательстве уставился на Незифа.
— Филин, кажись, — нерешительно произнес Незиф.
— Нет, это Чоку так кричит. Я знаю. Сейчас в третий раз крикнет.
И действительно, тишину снова нарушил крик.
— Что ему здесь надо?
— Ищет кого-то, должно быть, и знак подает.
— Нас?
Лиман пожал плечами:
— Не знаю.
Раздраженный неудачным допросом геолога, Незиф пришел в неистовство из-за того, что так неожиданно спутались все его планы.
Испуганный, словно провинившийся в чем-то ребенок, Лиман стоял, опустив руки, и беспомощно сжимал в одной из них флягу. Она легонько подрагивала.
— Они знают, что мы в этих местах хоронимся, когда переходим границу. Может, нас и ищут.
— Знают, — прошипел Незиф. — Что ж ты не сказал раньше? Шкуру с тебя надо спустить.
Он бросился вперед, оттащил потерявшего сознание геолога в кусты, кинул туда же рюкзак, ботинки, носки.
— Чего уставился? — прикрикнул он на растерявшегося Лимана. — Набросай на землю веток! Прикрой угли золой! Тащи сюда ямурлук! Да поживей!
Спустя минуту оба, притворяясь спящими, лежали под ямурлуком на куче веток, накиданных на выжженный костром круг. Земля излучала приятное тепло. Веки их были опущены, но уши ловили малейший шум. Фыркнул мул, стукнув копытами. Незиф свирепо прорычал:
— Я этой скотине глотку перережу!
Тепло размягчало суставы, навевало сон, но похитители были настороже и чутко прислушивались к темноте. Их надежно укрывала в безлунной ночи тень высоких деревьев. Вдруг поблизости треснул сучок. Послышались тихие шаги. Зашуршали потревоженные ветви.. К ним кто-то шел. Еще ничего нельзя было разглядеть, но чувствовалось, что человек где-то рядом. Потом шаги ненадолго стихли — видно, идущий остановился и негромко проговорил:
— Дымом пахнет и скотиной… Тут они, если не снялись с места.
Шаги послышались снова. Человек ступил на потухший костер. Под золой засветились тлеющие огоньки.
— Лиман, Незиф! Спите вы, что ли? Не слышите, что я вас зову?
Люди под ямурлуком молчали.
Пришедший чиркнул спичкой, посветил ею и засмеялся:
— Ишь, как сладко спят. Вставайте, хватит дрыхнуть!
Он присел на корточки, собрал в кучку тлеющие угольки, положил сверху сосновых веток и начал дуть. Затрепетали робкие языки пламени, рассеивая мрак. Незиф и Лиман зашевелились.
Пришедший был человеком высокого роста, с маленькой головой, которую он поминутно вертел во все стороны. Видно, он был словоохотлив, потому что говорил без умолку, хотя ему никто еще не сказал ни слова.
— Будет притворяться-то. Полчаса хожу тут и не могу вас найти, а вы глухими прикидываетесь. — Он поднял над головой горящую ветку, чтобы получше их осветить, и добавил: — Лиман, дай-ка мне закурить, а то мои кончились. Во рту что-то все пересохло, да и спать страсть как хочется…
Лиман молча протянул ему сигарету. Он закурил и продолжал:
— Чуть ноги не переломал в этой чащобе. Хорошо, напоролся на вас.
Незиф сел, но так, что лицо его осталось в тени.
Говоря, пришедший не переставал вертеть головой, глаза его шныряли по сторонам, все примечая. Время от времени он ворошил угли, чтобы поскорей разгорелся костер и стало светлее. На его обтянутом сухой кожей костлявом лице пылали красные отсветы. Давно небритые впалые щеки были покрыты короткой щетиной. С жадностью втягивая табачный дым, он приговаривал: «Плохо, когда нет табачку», но сообщить, зачем пришел, не торопился. Те тоже не спешили его расспрашивать и терпеливо ждали, пока он сам скажет им о цели своего, прихода. Он чувствовал в их молчании враждебную настороженность, догадывался, что его появление помешало им кончить какие-то дела, но напускал на себя беззаботный вид.
