А Зажигалка с Омлетом пошли как свидетели – как влюбленная парочка, случайно оказавшаяся поблизости. Ворон, cидя в камере, покумекал, да и решил – ему срока все равно не миновать. А Зажигалка… Да пусть на воле остается, хрен с ней! Она ему там даже полезнее будет. Когда Ворон вернется – а время быстро летит, – вот тогда он к ней и наведается. Тогда и рассчитается с ним девочка сполна, за все рассчитается. За его, Ворона, молодость погубленную! А пока пусть денежки папашины копит – папаша за это время много накопить сможет. Вот Ворон и попользуется. Справедливо? Справедливо!
Суд дал Ворону четыре года, хотя адвокат и плел, что можно условным сроком отделаться. Не отделался… Адвокат же бесплатный, государством выделенный – понятно, что он тоже в доле! Сдался ему Ворон бескопеечный, чтобы защищать его как надо! Ну а дальше, как говорится, – по тундре, по железной дороге… Зажигалка, стерва, даже попрощаться не пришла. И на последнем заседании не была, не слышала, как приговор выносили. И на «маляву» его, что с зоны отправил, не ответила. Папаша в спешном порядке ее на какой-то курорт крутой отправил – нервы подлечить. А лошок ее и вовсе везучим оказался – без всякого адвоката выкрутился! Без бабок, без ничего! Откуда у него, голодранца нищего, бабки? Мать одна больная, а он в своем кулинарном техникуме на стипендию еле-еле концы с концами сводил, вечно самый нищий был, даром что морда смазливая. И что Зажигалка в нем нашла? Тьфу! Ну, каждый выбирает свое. Она – выбрала…
– О всех этих событиях я знаю со слов Маргариты, – напомнил Конышев. – Хотя боюсь, что она рассказала мне не всю правду. Она клялась, что понятия не имела о том, зачем Ворон лез в квартиру. Он якобы сказал, что это квартира его знакомого, который просил что-то там взять.
– И вы поверили? – усмехнулся Гуров.
Конышев не ответил на этот вопрос. Он мрачно смотрел перед собой и выглядел совсем потерянно и жалко.
– Скажите, у вас есть дети? – неожиданно спросил Виктор Станиславович.
– Нет, – просто ответил Гуров.
– Тогда мы, возможно, говорим с вами на разных языках. Поймите, для родителя его чадо – самое лучшее в мире. Потому что любимое. И что бы оно, это чадо, ни сотворило, родители будут видеть не его проступок, а только хорошее, чего, возможно, кроме них, не видит никто. Когда я смотрел на все дурные поступки Маргариты, я видел ее другой. Вспоминал ее маленькой девочкой, которую забирали из детского сада последней, и она сидела в кабинете заведующей на стульчике, рисуя какие-то каракули, потому что других детей уже разбирали к этому моменту и воспитатели расходились по домам. А ее отец был на работе, мама задерживалась в салоне красоты или кафе, полагая, что если детский сад официально работает до семи, то можно не спешить… Я видел, что Маргарита груба с учителями – и тут же говорил себе, что зато она душа компании, любимица друзей и подруг. Знал, что она способна на обман – и при этом очень добрая и отзывчивая. И меня удивляло, почему другие не видят, не замечают этого, а в глаза им бросается только плохое!
Конышев говорил эмоционально, в каждом его слове сквозила неприкрытая любовь к дочери, и Гуров не стал его перебивать, хотя знал, что тот, как и любой любящий человек, необъективен. А Конышев продолжал:
– Знаете, она вообще была удивительно доброй девочкой! Только проявлялось это у нее порой своеобразно, может быть, поэтому это качество и не бросалось в глаза другим. Например, всегда помогала своим друзьям, чем могла. Раздаривала вещи, которые я ей покупал, покупала на всех сладости… У нее было остро развито чувство дружбы и семьи, как бы странно это ни прозвучало. Даже, может быть, не столько семьи, сколько родственных отношений – ну, этим она явно пошла в меня. Да что там далеко ходить – есть у нее, к примеру, двоюродный брат, мой племянник, сын родной сестры. Сестра, к сожалению, умерла рано, с отцом Антона она давно развелась, так что остался мальчишка один. Ну, по юности накосячил, конечно, покуролесил – всякое бывало. И вся родня привыкла его костерить, но при этом ничем не помогала. Так вот, Маргарита была единственной, кто всегда заступался за него. И не только на словах – она не раз просила меня выручить, когда Антон влипал в очередную передрягу. А он часто в них влетал раньше: в девятнадцать лет бросил театральное училище – а ведь в Щукинское поступил, сам, без всякого блата! – какое-то время мотался по свету, то там осядет, то здесь… И как очередная проблема возникнет – звонил моей Рите! А она тут же мчалась ко мне, просила выручить… Я, хоть и нехотя, признаюсь, а давал деньги. Маргарита сама ему их пересылала. Защищала его, говорила, что парню просто нужно время и поддержка, тогда он обязательно встанет на ноги. И что в итоге? Оказалось, что из всех родственников и знакомых права была одна моя дочь! Прошло время, Антон действительно остепенился, живет сейчас в Сургуте, возглавляет какую-то компанию, связанную с нефтью… Уже не он, а я к нему могу за помощью обращаться! А никто в него не верил, кроме моей Риты! – Конышев вдруг погрустнел, вздохнул и добавил: – Жаль только, что приезжает теперь редко. Последний раз я его лет пять назад видел. Ну, это понятно – из Сургута часто не наездишься. Я ему звонил, сообщил о смерти Маргариты, он сказал, что прилетит. Вот, жду с минуты на минуту. – Конышев взглянул на часы и снова вздохнул: – Будет мне теперь вместо сына, раз уж дочери я лишился… А почему вы все-таки сейчас заговорили об этом? – спросил вдруг Виктор Станиславович, очнувшись от своих мыслей. – Я имею в виду, про… ограбление Соломатина?
– Потому что, многоуважаемый Виктор Станиславович, вы, вычеркнув из памяти этот неприятный инцидент, вместе с ним забыли и об очень значимой в нем фигуре. А я эту фигуру держу на прицеле.
– Вы имеете в виду… – спал с лица Конышев, – этого Воронова? Он имеет отношение к нынешним событиям?
– Виктор Станиславович, я оперирую фактами, – ответил Гуров. – А они говорят следующее: десятого октября нынешнего года Михаил Воронов звонил вашей дочери. Кстати, за две недели до этого он освободился из колонии. И десятого же числа они встретились. Как вы думаете, зачем Ворон назначал вашей дочери встречу?
Гуров смотрел прямо в глаза Конышеву, который оторопел от услышанного, и лицо его стало совсем растерянным.
– Я… Я н-не знаю, – заикаясь, проговорил Виктор Станиславович. – Наверное, по старой дружбе? Этот глупец наивно полагал, что моя дочь сохранила к нему дружеские чувства и их приятельские отношения возобновятся после его возвращения? Я вас уверяю, что он мог так думать исключительно в силу своего крайне низкого интеллектуального уровня! Уверен, что Маргарита сразу же поставила его на место и дала понять, что между ними не может быть ничего общего!
С каждой фразой голос Конышева взвивался все выше и выше, а сам он становился все более раздраженным и взволнованным. Лев слушал его, поглядывая снисходительно и в то же время с сочувствием. Наконец Конышев выдохся, и он, воспользовавшись паузой, сказал:
– Удивительно. Вы, взрослый, умудренный опытом человек, имеющий по работе постоянные контакты с людьми и, по идее, знающий их, вдруг становитесь таким наивным! Неужели вы сами верите в то, что все было именно так?
Конышев, только что исторгнув целый ряд гневных тирад, теперь молча смотрел на Гурова.
– Воронову вовсе не нужны никакие приятельские отношения с вашей дочерью, – проговорил тот, пряча досаду. – Ему нужно было только одно – деньги. Именно с этим он и обратился к Маргарите. А она не могла разговаривать с ним так, как вы тут нафантазировали, потому что элементарно боялась этого человека. Он ее не на дискотеку пригласил и не вспомнить молодость по-соседски…
– Этот… Этот негодяй требовал у Маргариты денег? – задохнулся Конышев.
– Виктор Станиславович, ну хватит бросаться пафосными фразами – ей-богу, утомило уже, – поморщился Лев. – Можно сколь угодно разглагольствовать о безусловной любви к своему дитятке и ностальгически вспоминать сентиментальные картинки из его детства, только не нужно забывать, что дитятко давно выросло. Кстати, заметьте, что Воронов – тоже чей-то сын и когда-то был маленьким. Однако же это обстоятельство почему-то не вызывает у вас умиления… И у меня тоже. Да, Воронов требовал денег от Маргариты, и она согласилась их ему дать. А потом стала мучительно изыскивать способ с ним расплатиться. Кроме того, ей нужны были деньги на лечение Анатолия Емельяненко, которого она любила и собиралась за него замуж. Не нужно сейчас выпучивать глаза и восклицать: «Этого не может быть!» Может и было, – жестко говорил Гуров. – Да, ваша дочь была влюблена в наркомана и хотела связать с ним жизнь. Но без наркотиков.
Конышев пытался переварить услышанное. В душе, возможно, он и понимал, что Гуров говорит правду, но, отказываясь ее принимать, воскликнул:
– А откуда вам вообще все это известно? И про звонки, и про встречи, и про… планы Маргариты?
