тихо-тихо. А тетина – когда выкручен до максимума, так громко, что приходится зажимать уши руками и думать ни о чем другом не можешь.
– То есть… депрессия? – спросила я.
Джобин кивнул:
– Думаю, да.
– Чего ж ты мне раньше-то не сказал?
Он ответил не сразу. Я докурила сигарету и растоптала ее носком туфли.
– Ну же, выкладывай.
– Я… Слушай, Майя, может, тебе лучше твоего папу спросить.
– Это он тебе сказал?
– Перед тем вечером, когда вы у нас были, он позвонил моим родителям и попросил не упоминать «плохие дни Рену». Сказал, хочет сам с тобой поговорить.
– То есть все в сговоре, – сердито заметила я.
– Двадцать лет назад в Индии не принято было в открытую обсуждать психические расстройства. Даже сейчас их сплошь да рядом стараются скрыть.
– Но папа британец!
– Не хочу придумывать для него оправдания, но я вполне понимаю, почему он так поступил. Это была для него возможность вспоминать лишь хорошее. Переписать прошлое, выкинуть все, о чем он предпочел бы забыть.
– Я хочу домой.
– Я скажу всем, что тебе стало нехорошо. Сейчас позвоню своему шоферу, он нас отвезет.
– Тебе совершенно необязательно тоже уходить.
– Все в порядке я сам хочу.
Когда он ушел, я вышла из-под шпалеры и задрала голову. Небо переливалось глубокой мерцающей синевой. Над головой кругами носились здоровенные летучие мыши. Все тело у меня словно свинцом налилось. Я вспомнила объяснение Умы – что грусть как звук, который можно включить громче или тише. У самой у меня громкость сейчас была выкручена довольно-таки высоко – меня тошнило, и, хотя вечер стоял теплый, я вдруг замерзла. Папа изобрел новую маму, склеил ее из тщательно отредактированных воспоминаний и фотографий. За двадцать лет он ни разу не упомянул ее депрессию. Очень трудно было поверить, что он оказался способен на столь долгосрочный обман.
– Майя? Готова?
– Да.
Я в оцепенении просидела всю дорогу домой на заднем сиденье, не обращая внимания на скрежет и шум машин вокруг.
– Хочешь, я поднимусь с тобой?
Я кивнула. Джобин поднялся со мной в квартиру. Едва оказавшись внутри, я разразилась слезами. Я словно бы потеряла маму еще раз – мою Лучшую в Мире Маму подменили на женщину, не способную даже взглянуть в глаза собственной дочери.
– Иди сюда.
Джобин обнял меня. Я уткнулась ему в грудь и ревела, пока все глаза не выплакала.
– Прости, – сдавленно выговорила я.
– Не извиняйся.
Я высвободилась из его объятий. Глаза у меня опухли, из носу текло.
– Представляю, как я выгляжу, – пробормотала я.
– Какая разница. Сейчас принесу тебе воды.
Пошатываясь, я добралась до своей спальни и рухнула на постель. Голова у меня кружилась. Через минуту я услышала стук стакана, поставленного на столик рядом.
– Вот. Бумажных салфеток принести?
– Да, пожалуйста.
– Держи, – сказал он еще через минуту, всовывая мне в руки рулон туалетной бумаги.
Я вытерла глаза и громко высморкалась.
– Спасибо. И еще раз – прости. За вот это вот все.
Джобин мялся в дверях. Я думала, хочет ли он вернуться на праздник. Он ведь даже поесть толком не успел.
– Мне лучше уйти? Или посидеть пока в гостиной?
– Останься тут.
Он неловко присел на вторую кровать.
– Можешь полежать со мной?
– Ты уверена? – спросил он.
– Ага.
Мне хотелось ощутить рядом тепло другого тела. Что-нибудь успокаивающее. Настоящее. Я повернулась набок. Матрас просел под тяжестью залезающего на кровать Джобина. Он лежал поверх одеяла рядом со мной, неловко обнимая меня за талию. Я лишь очень смутно осознавала его рядом с собой. Мысли мои носились хаотическими кругами. Почему папа так трясся над этой тайной? Кому-кому, а мне психические проблемы вовсе не казались какой-то стигмой. Попросил ли он и Уму мне ничего не рассказывать? Наверное, она как раз об этом и хотела рассказать, когда мы пекли парати.
Я закрыла глаза и попыталась успокоиться. Понемногу в голове стало проясняться, я ощутила тепло и тяжесть тела прижавшегося ко мне Джобина, его ровное, размеренное дыхание. Рядом с ним мне становилось полегче, и я тоже начала потихоньку проваливаться в сон.
…Я стою на пляже. Небо пылает болезненно-красным заревом, заливает огнем гребни огромных волн. Я так дрожу, что не могу тронуться с места, не могу вернуться домой. Не могу – после того, что видела. Я опускаюсь на землю, забиваюсь в трещину между скал, прячусь между зазубренных острых краев. Мир вокруг медленно тонет во мгле. Через пляж протягиваются глубокие тени. Найдет ли меня тут хоть кто-то или уволочет прилив?..
Снова этот сон. Я ощущала в груди сосущую пустоту утраты, хотя сама не знала, что именно потеряла. Голова гудела, на душе было пусто, словно меня выскребли изнутри. Джобин ушел, оставив свет зажженным. Я была все еще в сари, но он снял с меня босоножки. Хорошо, что ушел – спас меня от неловкости. Я выключила свет и легла, слушая, как жужжит вентилятор под потолком. Лишь очень нескоро мне удалось заснуть…
19
До отъезда в аэропорт оставалось несколько часов. Я была в спальне одна, заканчивала складывать вещи. Со дня свадьбы мне так и не выпало случая нормально поговорить с папой. Вокруг всю дорогу кишела толпа друзей и родственников, они сгорали до волдырей в бассейне отеля, бесконечно требовали съездить с ними за сувенирами: безвкусными статуэтками, восточными шароварами или «настоящим индийским чаем». Иные из них обращались с папой и Умой точно с турагентами, которые должны распечатывать для них билеты и вызывать им такси. Даже выход в город поесть превращался в целое испытание. Милли бесконечно жаловалась на свою воображаемую аллергию, дядя Джордж требовал «приличную отбивную», а папин друг, Джо, хотел есть только в «аутентичных местах». К вечеру я так уставала, что даже говорить не могла. При всех я очень старалась оставаться в рамках учтивости, но папа с Умой, кажется, догадывались, что что-то не так, и постоянно допытывались, все ли со мной в порядке.
Молчать о своем открытии про маму было тяжелее всего. В обычных условиях я бы хоть чуть-чуть отводила душу, жалуясь Райану, но он вечно пропадал то на работе, то в библиотеке, то в спортзале. Его и самого явно что-то терзало. Я вспомнила, что на прошлое Рождество с ним тоже приключился приступ меланхолии, потому что он был далеко от мамы и брата. В конце концов я решила, что с рассказами лучше подождать до моего возвращения. Зато Джобин тем временем ровно наоборот – пылал желанием поговорить. Всякий раз, как на экране телефона вспыхивала очередная эсэмэска от
