— Тут что-то связано с этим рестораном, сэр, — ответил он. — Это дело спецслужб. А я просто исполнитель, который первым попался на глаза.
— А если я не захочу поехать с вами?
— Вертолет стоит уже целый час. Видимо, дело срочное. — Он посмотрел на небо. Дождь продолжал моросить.
— Например, потому, что я боюсь высоты?
Он начал понимать.
— Мне поручено только передать эту информацию и подвезти вас, если вы этого захотите. А что уж вы сами решите, меня это нисколько не касается. — Он поднял руку и показал неуклюжим жестом, что хватать меня ему не поручали.
— Хорошо, — сказал я, — поехали.
Он улыбнулся и открыл заднюю дверцу машины.
Вертолет был музейным экспонатом: на сине-сером борту летающего конька-горбунка королевских ВМС красовалось название устаревшей модели — «Уэстленд Дрэгонфлай». На нем не было никаких поручней, никаких опознавательных знаков, за исключением гражданского регистрационного номера и надписи «Не стой под винтом!» на хвосте.
Пилот появился как из-под земли. Он был одет в униформу военного летчика, с белесыми пятнами, оставшимися от отпоротых нашивок и знаков различия. Он сел на левое сиденье, как только машина остановилась около вертолета; а когда я забрался в кабину, мотор начал набирать обороты. Шум вращающихся лопастей и старого двигателя мешал разговору. Так что мне пришлось довольствоваться обзором больших труб электростанции Фулхэма, выпускающих облака белого дыма, заволакивающих реку под нами. Мы пролетели мимо моста Уондзуорт-Бридж, держа курс вдоль реки, вопреки инструкциям по безопасности полетов, которых для королевских служб не существует.
Приземлившись в аэропорту Хитроу на полосу для частных самолетов, мы с тем же пилотом пересели в легкий самолет «Бигл Поп». Буквально через час после расставания с Мэрджори у ресторана я находился над городом Рагби на высоте двух тысяч метров и поднимался все выше и выше. Мы держали курс на северо-запад и, судя по показаниям приборов, горючего нам хватило бы долететь даже до самых дальних Гебридских островов. На карте, лежавшей на колене пилота, были старые карандашные пометки маршрута, которые уходили как раз в том направлении и заканчивались на самом обрезе карты. Время от времени пилот ухмылялся, показывал пальцем на карту, а затем в окно, как бы объясняя, что мы пролетаем автомагистраль М1, или темно-серое пятно на горизонте, в котором можно было угадать город Ковентри. Он предложил мне сигарету, но я отказался. Я спросил его, куда мы летим. Он сдвинул на затылок свои наушники и приставил ладонь к уху, чтобы лучше слышать. Я спросил у него снова, но он пожал плечами и улыбнулся, словно я добивался от него прогноза результатов следующих всеобщих выборов.
Зимнее солнце беззаботно дарило свои золотые лучи тяжелым кучевым облакам, сгустившимся над Ирландией. Ливерпуль и река Мерси, забитая судами, проплыли под крылом правого борта самолета, а впереди заблестело, как дешевый медный поднос, Ирландское море. Полет через океан на одномоторном легком самолете никогда не был для меня большим удовольствием, но пилот улыбался, довольный тем, что быстро получил разрешение контрольной зоны и воздушный коридор без пересечений с перегруженными линиями гражданских авиакомпаний. Он набрал высоту, потому что теперь ему не мешали другие самолеты, и это меня вполне устраивало.
Я изучал карту. Электронное оборудование самолета было примитивным. По правилам визуальных полетов, мы должны прилететь к месту назначения до наступления темноты. Огромные очертания острова Мэн были едва видны на фоне хмурого океана. Но мы летели все дальше и не собирались приземляться в аэропорту Блэкпула, над которым как раз пролетали. Стрелки приборов показывали, что горючее уже на исходе, а мы все летели тем же курсом, которому следовали еще от Касл Донингтона. Мы пролетели над береговой линией Шотландии, над местом, похожим на подбородок человека, потом — над его носом, уткнувшимся в Гебридские острова. После полуострова Кинтайр наш путь должен пролегать над континентальной Шотландией. Потом начинаются острова и Атлантический океан, а затем — на последних каплях горючего и оборотах винта — мы достигнем Исландии. Мы, видимо, летели на какой-то остров или оконечность полуострова. Я надеялся, что он скоро выплывет из-за горизонта.
— Это единственное место, где можно уединиться, дружище, — сказал Толивер. Он взял графин с виски и снова наполнил мой бокал. — Грунтовая взлетно-посадочная полоса и посадочная площадка были построены здесь в 1941 году. Этот полуостров и соседние острова используются военными. На нескольких островах проводились испытания биологического оружия. Сибирская язва была самой стойкой… Нам сказали, еще лет сто будет держаться. А наше место используется для обучения секретных агентов: большое поместье, высокие скалы, заброшенные деревни — очень хорошие образцы местности.
Толивер ухмыльнулся. Однажды, много лет тому назад, в своей предвыборной обличительной речи (за что мы так любим политиков) один оппонент Толивера назвал его «говорящей картофелиной». Это была очень злая насмешка для него — человека с маленькими черными глазками, редеющими волосами и овальным лицом — неотъемлемой частью его живой натуры.
Он снова ухмыльнулся.
— То, что я собираюсь вам сказать, входит в контракт. Вы меня понимаете?
Я его отлично понял. Каждый раз, когда я давал эту чертову подписку о неразглашении государственной тайны, скрупулезно читал этот закон. Я кивнул головой и отвернулся к окну. Было уже темно, но на западе небо было еще розовым, на его фоне выделялись силуэты деревьев. За ними, как я знал, стоял самолет, надежно привязанный от порывов ветра, который с бешеной силой внезапно налетал из Атлантики. Но я видел не столько через окно, сколько отражение от его стекол. Пламя трепетало в камине позади меня, вокруг камина сидели несколько человек, которые пили и тихо разговаривали между собой, в полуха слушая разговор между Толивером и мной.
— Расставаться нам уже слишком поздно, — сказал я. — С вашей стороны было бы чертовски негостеприимно, если бы вы захотели сейчас же отправить меня обратно. А если еще и по морю — то этого даже врагу не пожелаешь.
— Отлично, — ответил Толивер. — Это единственное, что мы хотим. Посмотрите, чем мы тут занимаемся, — и не более того. Если не захотите в этом участвовать — удерживать не будем.
Я отвернулся от окна. Трезвый Толивер был совсем другим человеком, не похожим на того, которого я видел однажды вечером у Ферди. Между нами возникла негласная договоренность, что о том вечере никаких намеков не будет, как и не будет намеков о происшествии, которое было (или не было) после этого.
— Ну что же, сменим обстановку и развеемся, — сказал я.
— Это точно. Очень приятно, что полковник Шлегель позволил нам выкрасть одного из его лучших сотрудников… Даже если всего на пару дней. — Толивер взял меня за локоть и повернул лицом к другим людям, сидевшим в комнате. Среди них я узнал Мэйсона. Я заметил также и здорового полицейского, которого я видел тем вечером. Другие его называли командиром Вилером. Они тихо разговаривали между собой, по их отдельным словам и обрывкам фраз можно было понять, что они ведут вежливую дискуссию.
— …Все же хуже — или по крайней мере коварней — поп-музыка и эти музыканты-гомики.
— …А большинство международных концернов все-таки находятся в Америке.
— Без сомнения.
— И отделить одно от другого невозможно. — Это уже говорил здоровяк. — Экология — как они ее называют. Черт их разберет — и профсоюзы, и большой бизнес: даже если и не преднамеренно, но все объединились между собой.
— Все в развитии, — сказал Мэйсон, и все закивали головами, видимо, зная, что он имеет в виду.
— Профсоюзы хотят больше денег для рабочих, это требует от правительства политики развития, а потом промышленность отравляет почву. Это замкнутый порочный круг, и все они слишком глупы, чтобы разорвать его.
— Потом все возвращается к выборщикам перед всеобщими выборами.
— Да, совершенно верно, — ответил Мэйсон.
Это были крепкие мужчины, с тихими голосами, в которых угадывался то ли йоркширский, то ли шотландский акцент. Я попытался выяснить, кто является заметным лидером в этой группе, но его, видимо, здесь не было. Они были одеты в хорошо сшитые твидовые пиджаки, брюки с кожаными заплатками и потрепанными манжетами, которые так предпочитают преуспевающие англичане. Компания смахивала на провинциальный вечерний клуб, где честолюбивые молодые люди пили слишком много вина и дискутировали над тем, что рабочие будут жить лучше без профсоюзов.
— Этим Гансам только дай объединиться, потом увидите, что из этого получится, — сказал Вилер.
— Кто увидит? — не понял Мэйсон.
