Я попыталась открыть дверь на лестницу, но она не поддавалась. Я толкнула сильней. Стала отчаянно дергать ручку, пока у меня не заболело плечо. Нет, эту дверь не заело, она заперта!
— Помогите! — закричала я и забарабанила в нее кулаками, но услышать меня мог разве только тот, кто закрыл дверь, если, конечно, мне это все не снится.
Нет, надо успокоиться и попробовать найти другой выход. Я поискала взглядом, чем ударить по ручке двери, но ничего подходящего не нашла. Подошла к открытому окну. Оно выходило на север, на реку, отсюда были видны ее извилины, и теперь, когда закончились дожди, она снова превратилась в мирную, тихую речку. На западе садилось солнце, облака пылали золотистой каймой. Я перешла к западному окну, где стояла подзорная труба. По одному из огороженных пастбищ на склоне холма кто-то ехал на квадроцикле, и с обеих сторон бежали собаки. А перед ними волнистым потоком спускалось вниз овечье стадо. Я быстро заглянула в окуляр трубы: да, это Сэм, впрочем, может, и Джош, отсюда не разобрать. Нет, все-таки Джош, он человек крупный, гораздо шире Сэма в плечах, волосы темнее, и осанка более солидная. У калитки стоял еще кто-то и смотрел на стадо, не понять, мужчина или женщина, в дождевике и в шляпе, хотя интуитивно я чувствовала, что это женщина или девушка. Она была невысокого роста и опиралась на калитку, не горбясь.
Но они слишком далеко и моих криков не услышат, да и увидеть меня не смогут в башне на таком расстоянии. Я знала, что на самом верху башни была небольшая площадка и к ней вела железная лестница. Добраться туда было довольно легко, хотя прежде я никогда этого не делала. Отец одной из моих детских подруг однажды сорвался с крыши и сломал себе позвоночник, и это надолго отбило у меня охоту к подобным приключениям. Но сегодня надо было действовать решительно. Я шире распахнула окно, задрала юбку, заткнув ее за пояс, поднялась на цыпочки и закинула ногу. Крепко вцепившись руками в оконную раму, перегнулась через подоконник. До лестницы оставалось несколько футов, и я понемногу стала вытягиваться к ней, забыв о том, что смертельно боюсь высоты. Руки мгновенно вспотели и стали скользкими, я едва дышала от страха. В конце концов мне удалось ухватиться за нижнюю перекладину, и, отдохнув, я приготовилась к короткому восхождению.
Добравшись до верха, я спрыгнула на площадку и села на корточки, чтобы отдышаться. Юбка немедленно намокла в грязной луже, наполненной желтыми листьями, и мне опять пришлось встать.
Зрелище отсюда было великолепное. Неужели я никогда сюда не влезала? Здесь, на самой верхотуре, казалось, что ты — парящая над фермой птица, так далеко было видно вокруг. Мое хрупкое тело обдувал резкий, пронизывающий ветер, но холода я почти не чувствовала, не до того было: я все вертела головой, осматривая крыши дома, дымовые трубы, башенки на стене и всю территорию фермы, до самого горизонта. Землю, принадлежавшую моему семейству в течение пяти поколений, которая теперь, очень скоро, будет потеряна для нас навсегда.
Послышалась какая-то возня, я посмотрела налево и на одной из печных труб увидела удивленно разглядывающих меня парочку сорок: откуда это, интересно, на такой высоте взялся человек? Они о чем-то между собой потрещали, снялись и улетели, предоставив меня моей судьбе.
На далеком пастбище все еще виднелись человеческие фигуры, но было совершенно ясно, что привлечь их внимание — напрасная трата времени. Я на всякий случай пару раз помахала руками, но они были слишком далеко.
Делать нечего, надо решать, как спуститься с крыши самостоятельно. Солнце опустилось уже совсем низко, следовало поторопиться. Скоро стемнеет, а мне бы очень не хотелось оставаться здесь всю ночь, я бы замерзла до смерти.
Я никогда не считала себя везучей. Слишком много на мою долю досталось несчастий. И стоя на этой башне, тщетно стараясь найти местечко на крыше, по которому можно было бы спуститься вниз, не поскользнувшись на черепице и не убившись насмерть, я так была поглощена этим занятием, что не сразу обратила внимание на звук; на это я уже не смела и надеяться.
Он доносился с востока, откуда как раз дул ветер; я повернулась туда и увидела, что его порывы обрывают с тополей последние листья и несут их к дому, чтобы потом собрать в сточных канавах. Это было низкий рокот мотора, звучащий то громче, то тише, когда машина делала поворот, карабкалась вверх по склону или катила вниз в холмистой местности фермы.
Я стояла и ждала. И вот в поле зрения показался старый, светло-желтый «Мерседес» Чарли. Я радостно засмеялась. Впервые в жизни мне вдруг стало так легко на душе, никто еще одним своим видом не приносил мне столько радости. Я подпрыгивала от нетерпения и махала рукой, но он, конечно, меня не видел; сидит, наверное, сгорбившись за рулем, и осторожно объезжает лужи, чтобы не пачкать свой любимый, свой образцовый автомобильчик. Машина подъехала к дому, и мне ее стало не видно. Оставалось только ждать и надеяться, что он услышит мои отчаянные крики, надо только кричать погромче, чтобы их не унесло ветром.
Хлопнула тяжелая дверца машины, и послышался скрип подошв по гравию дорожки. Я сделала полный вдох и что было силы закричала.
На мгновение скрип гравия стих, но потом возобновился. Я слышала, как открылся и закрылся багажник машины.
— Чарли! — снова заорала я.
Шаги затихли. Это было отчетливо слышно.
— Роза?
Насколько хватило смелости, я перегнулась через ограждение башни.
— Я здесь! На башне!
На этот раз он не отозвался. Слышно было, как он поднимается по ступенькам крыльца.
Ветер доносил до моих ушей каждое его движение, но, видимо, по той же причине он меня не слышал. Вот он постучал в парадную дверь.
— Чарли! — снова закричала я. — Я здесь, наверху!
Снова раздались его шаги по гравию. А, вот он, стоит на газоне и смотрит вверх, прямо на меня.
— Какого черта ты туда залезла?
Я рассмеялась. Ах, если бы можно было прыгнуть прямо к нему в руки!
— Меня тут кто-то запер. Поднимись в башню и отопри дверь. Пожалуйста, — добавила я.
— Хорошо, только парадная дверь тоже заперта.
Проклятье. Это я ее заперла. Как же теперь ему войти в дом?
— Придется разбить окно. Пожалуйста, поскорей. Я здесь до смерти замерзла.
Я села на корточки, сжалась и, чтобы укрыться от ветра, обхватила себя руками, ожидая услышать звон бьющегося стекла; но так и не услышала. Зато пять минут спустя прямо подо мной раздался его голос; я испуганно вздрогнула.
— Роза!
Когда я добралась до самого низа лестницы, он высунулся как можно дальше из окна, протянув мне руку, я ухватилась за нее и кое-как, стараясь не сорваться, доползла до него. Он втащил меня в окно, и я обняла его — крепче я в жизни никого не обнимала.
— Слава богу, — промычала я ему в шею. — Не представляешь, как я рада тебя видеть. Я думала, мне конец.
— Ну, ладно, — сказал он, сам, видимо, ошеломленный. — Расскажешь после, что ты там делала, но дело в том, что дверь в башню была не заперта. Даже была слегка приоткрыта. Тебя там никто не держал.
Щеки мои запылали.
— А как ты пробрался в дом?
— Легко. Дверь на кухню была открыта. Как всегда.
— Но я же ее заперла!
— Оказывается, нет. Да и с чего бы вдруг?
Я ничего не ответила.
Чарли у нас в семье пошел в отца и его родителей: он был высок и худ. Его гибкое тело легко и быстро скользило вниз по ступенькам до самого низа, а я торопливо перебирала ногами сзади.
— Что здесь у тебя творится?
Его лощеный вид явно не вписывался в обстановку; он с удивлением оглядывал пыльные углы, оборванные, висящие обои и прочие признаки запустения.
— Господи, да тут холодно, как на Северном полюсе. Почему ты не включила обогреватель или еще что-нибудь?
— Ты что-то сегодня не в духе, — отозвалась я, хотя прекрасно понимала, в чем тут дело: предстоит разговор и про архитектора, и про телефонный звонок, на который я не ответила.
— А чего ты хотела? Ты даже не сказала, что ты тут делаешь.
Я кивнула.
— Ладно, считай, ты меня застукал: я незаконно влезла в твой дом, захватила его. Подай на меня в суд.
Он вытаращил глаза.
— Что ты мелешь? Сама знаешь, ты имеешь право сюда приезжать, когда захочешь, он такой же твой, как и мой.
— Откуда мне знать.
Он шлепнулся на диван, подняв облако пыли и собачьей шерсти.
— Послушай, Розмари, — жалобно проговорил он.
Даже когда он ругал меня, обидеть его было — раз плюнуть. Он хотел, чтоб его любили, даже сестренка, и даже когда она наделала столько глупостей. В детстве он был совсем не такой, мой маленький братишка, мой драчливый, кусачий, брыкучий и надоедливый маленький братишка.
— Слушаю.
— Папа очень о тебе беспокоится. Утром ему позвонил этот архитектор и сказал, что ты вышвырнула его вон. Это так?
