И, сделав едва заметный книксен, исчезает, лишь треньканье дверного звонка говорит о том, что она только что здесь была.
— А что эта женщина, — обращается Дора к Макдональду, когда тот, уже склонившись над ее рукой, выкалывает ей на запястье золотисто-зеленую змейку, — это вы про нее нам рассказывали?
— Ее зовут Люси, — отвечает татуист. — Да, это она. Настоящая красавица, вы не находите? Скоро к нам приезжает цирк братьев Квирк. Советую сходить на представление. Это очень… — он умолкает, стараясь подобрать нужное слово, и когда произносит его, Дора догадывается, что он пытается говорить языком, понятным ей, языком не порта, а гостиной, — …увлекательно.
Дора молчит, она прислушивается к ощущению боли колющих иголок. На этот раз ей куда более комфортно; она сидит, свободно откинувшись в шезлонге, рука ее покоится на маленьком столике рядом.
Генри тоже не скучает: он позволил ученику Макдональда сделать ему наколку на ноге, маленького паучка, и у мальчишки неплохо получается; муж и жена лежат бок о бок, и время от времени руки их находят друг друга. Дора чувствует, как по ним проходит ток — одинаковые ощущения порождают искры и потрескивания, словно статическое электричество. Макдональд тоже это чувствует, она уверена в этом. Он ерзает и вздыхает на своем месте, поглядывая на их переплетенные пальцы. Он считает их чудаками, но ничего не говорит, да ему и не положено. Генри хорошо ему платит, он должен держать себя в рамках.
В экипаже, несущем их обратно в гостиницу, они глаз не могут оторвать друг от друга: Доре кажется, что взгляд его насквозь прожигает ей платье. Генри кричит вознице ехать быстрее, но дорога в холмах опасна, много резких поворотов и отвесных обрывов прямо в бушующие воды океана. Но за окошком виден один только мрак; до самых островов далеко на юге, покрытых льдами, нет ничего, кроме черной ночи.
Добравшись до своего номера, они бросаются в постель и неутомимо предаются любви; засыпают лишь под утро.
Первую наколку она сделала из любопытства, вторая — это уже сознательный шаг. А теперь она сама не своя: хочется еще. Ей уже не хватает уколов, жалящих укусов иголки. Она обожает наколки, которые у нее есть, но ей этого мало. Всегда можно найти более совершенный рисунок, которому найдется подходящее место, надо только поискать.
— Ты это имел в виду, — спрашивает она мужа, — когда говорил о коллекционировании?
Он соглашается.
Теперь ей нужна не только сама татуировка, ее увлекает весь ритуал: они одеваются в платье попроще и, как стемнеет, садятся в поезд или заказывают экипаж, который везет их через крутые холмы, сбегающие прямо к порту. Потом шагают по многолюдным улицам; кругом подозрительно крадущиеся фигуры, у некоторых, выползающих из опиумных притонов, мутные, шальные глаза; доносится пение дерущих глотки матросов, выходящих из баров. Генри с Дорой научились проходить незаметно, сливаясь с тенями.
И вот они входят в ателье, где помощник Макдональда, поджидая их, пьет чай и курит, и они удобно располагаются на шелковых подушках.
У Доры больше нет проблем с выбором изображений для своего тела. Стоит заглянуть в шкаф с сокровищами Генри: выбирай все, что душа пожелает. Теперь она больше чувствует собственную значимость для него, и он поощряет ее, нашептывая, что может настать день, и он все потеряет, а ее наколки будут с ними всегда.
Раковина моллюска, найденная на одном из островов Тихого океана; усыпанные крапинками, как кварц, яйца крачки и пустельги, закутанные в вату, которую она разворачивает осторожно, как конфетный фантик; крохотная птичка колибри. Все эти предметы с предосторожностями доставляются в порт, где Макдональд умело срисовывает их на бумагу, а потом под наблюдением Генри переносит на кожу Доры. С каждой татуировкой она чувствует, что становится ему ближе, словно врастает в его жизнь, в его прошлое и в его будущее. Они не говорят об этом ни слова, но оба понимают, что сплошь покрытая татуировками дама, с которой они случайно встретились в мастерской Макдональда, послужила для них не примером того, как не надо делать, но источником вдохновения.
Горничной своей Дора не позволяет прислуживать, если она не до конца прикрыта одеждой. Она не стыдится своего нового убранства, вовсе нет, напротив, ей кажется, что татуировки под одеждой волнуют ее, просто для нее они — вещь интимная и касается только ее и Генри. Вот когда они переедут в Лондон, она сможет вздохнуть свободней и позволить себе показать краешек наколки под перчаткой или рукавом, но здесь это невозможно. Здешнее общество ее не поймет.
Что касается коллекции Генри, она уже привыкла к ней и относится как к своей собственной. На нижнем этаже башни у него есть особая комната, в которую ведет незаметная дверца, хитроумно замаскированная под дверцу шкафа. В этой комнате находятся стеклянные витрины и специально встроенные полки, где хранятся самые разнообразные сокровища. Таксидермическая мастерская, где он держит менее экзотических животных, набивает чучела пойманных птиц, некоторые оставляя себе, остальные отсылая в Англию или продавая в музей Герца, расположена отдельно, в другом месте. С верхней полки в этой комнате, растопырив в стороны крылья, смотрит на всех сорока. Со своей коллекцией Генри обращается щедро, но ту особую комнату не показывает никому, кроме жены. Доре кажется, что можно ослепнуть, проводя здесь слишком много времени, разглядывая «русалку», которой он ее одурачил, табуретку, сделанную из стопы слона, стеклянные банки в три ряда с такими причудливыми морскими тварями, что ей хватает зрелища первого ряда. Когда она впервые набралась храбрости поглядеть на них, Генри остановил ее; красивые предметы, сказал он, доставят ей гораздо больше радости. А здесь много красивых предметов: раковины, яйца, статуэтки, сработанные рукой мастера далекой, чуждой культуры. Бабочки, конечно. Попугаи из тропиков, колибри и местные птицы, обитающие только в Новой Зеландии. Всякий раз, когда она попадает сюда, эти богатства ослепляют ее, но входит в эту комнату она, только когда позовет Генри.
А он регулярно исчезает вместе со своим другом-учителем мистером Истом, они пропадают в холмах по несколько дней подряд, но она не завидует ему, особенно когда видит его сияющее лицо, когда он преподносит ей давно желанную добычу: кости вымершей птицы моа. Когда ей становится одиноко в его отсутствие, она предается мечтам о приключениях, которые их ожидают в будущем. Еще она пользуется возможностью отправиться с отцом в город, где навещает подругу, Кейт Джонсон, ходит в оперу или в театр.
Только одно слегка омрачает ее счастье. Только раз они говорили с Генри о детях. Лежа с ней в постели, Генри тихонько щекотал ее, гладя пальцем колибри на ее животе, и рассказывал про джунгли, где он поймал эту птичку; когда-нибудь он снова отправится туда и возьмет ее с собой, ей очень понравится. Она не удержалась от этого вопроса.
— А как же дети? Что с ними будет, когда мы уедем?
Он перестал ласкать ее и положил руку за голову.
— Дети…
Он глубоко вздохнул.
— Дети, дорогая моя, все только усложняют.
Она села на постели.
— Как тебя понимать, ты что, не хочешь детей?
Она представить себе не могла, чтобы в замужестве у нее не появилось ребенка, и не одного; обязанности жены в ее сознании всегда были тесно связаны с обязанностями матери.
— Я просто хочу сказать, что надо быть очень аккуратными. И пока не закончатся наши путешествия, было бы… целесообразно детей не иметь.
— А как же мой бедный отец? Он ждет не дождется внуков!
Он взял ее за руку.
— Тут уж ничего не поделаешь.
На этом разговор и заканчивается, и Дора понимает, что заводить его на эту тему больше не следует. Теперь только тщательней моется всякий раз, как они предаются любви, и молится о том, чтобы он не разочаровался в ней. Это все, что в ее силах.
— А ферма-то наша, — радостно сообщает он ей, — процветает.
Он нанял работников, они исполняют все до малейших деталей, что касается производства и управления, и она это видит, только когда выезжает прокатиться по своим владениям; рабочие живут далеко на холме, в специально построенных каменных коттеджах, в доме же ничто не напоминает о ферме. Жизнь идет своим чередом, как она всегда шла в сельской местности: осень сменяется зимой, и в новом доме сам воздух, кажется, промерзает насквозь, потом приходит весна, а за ней и лето, и так далее. Она нетерпеливо ожидает, когда же наступит день и Генри скажет, что пришло время оставить все это. И только поездки в порт вносят в жизненную рутину приятное разнообразие; когда же Генри объявляет, что он должен предпринять длительную экспедицию на Северный остров, поймать быстро исчезающую птицу гуйю, Дора совсем отчаивается найти во время его отсутствия хоть какое-то развлечение.
