— Слушаю.
— Папа очень о тебе беспокоится. Утром ему позвонил этот архитектор и сказал, что ты вышвырнула его вон. Это так?
— Ну, не совсем…
— Но зачем? И скажи, в конце концов, что ты тут делаешь?
— Работаю. Клянусь, пишу здесь диссертацию. А они приехали, устроили шум, мешали работать.
— Не говори ерунды. Он сказал папе, что ты вела себя как чокнутая. Папа попросил его вернуться, но тот наотрез отказался. Мне кажется, ты его сильно напугала.
Я улыбнулась.
— Ничего смешного. Папа сразу позвонил мне, он сильно перепугался. Спрашивал: все ли в порядке, как у тебя дела?
— И что ты сказал?
— Сказал, что у тебя вроде все нормально, но откуда мне знать? Я прыгнул в машину и примчался, чтобы увидеть своими глазами.
Он помолчал.
— И чтобы быть здесь, когда эти люди приедут еще раз в выходные. Мама с папой очень расстроились. Но, думаю, вряд ли они приедут. Очень нужно снова встречаться с теткой, которая явно не в себе.
— Не в себе, значит.
А я-то думала, им всем наплевать, как я живу, что со мной происходит.
— Вот и прекрасно.
Я скинула его сумку на пол и села рядом.
— В общем-то, я рада, что ты приехал. Без тебя я бы там замерзла.
— Ничего не замерзла бы, надо было просто вернуться обратно. Ты бы увидела, что дверь открыта.
— Послушай, Чарли, тут творится что-то очень странное. Разве ты не видел там наверху матрас с одеялом? Похоже, здесь живет кто-то чужой.
Я не смотрела на него.
— Чужой, понимаешь?
Немного поколебавшись, я рассказала ему и про Сэма, и про то, что тут было, когда ни с того ни с сего примчался Хью. Не упустила ни одной подробности, с детства привыкла не скрывать от брата ничего.
Но сочувствия от него так и не дождалась.
— Господи Иисусе, Розмари! Ты посмотри на себя. Бестолочь. Дура несчастная, на кого ты похожа?
Он сделал жест, видимо, имея в виду мой покрытый грязью и шерстью наряд.
— Вечно ищешь на свою попу приключений.
Он был совершенно прав, хотя я его не слушала. Однако он продолжал:
— Как у тебя ума хватило выставить утром этих двоих?
— Не хотела их здесь видеть, и все. Противно было, что они всюду суют здесь свой нос.
Он поднял глаза к потолку, словно искал там поддержки. Что-то недовольно проворчал. Потом снова уставился на меня.
— Ну, знаешь, не тебе это решать.
Он произнес это тихо и строго, словно воспитывал собаку.
— Значит, не мне. Ладно, — кивнула я. — А кто только что говорил, что этот дом такой же мой, как и твой?
— Ну… — Он поднял обе руки вверх и пожал плечами.
— Замечательно. Я все поняла.
Я встала и вышла вон из комнаты, а потом бегом побежала вверх по лестнице.
— Ну, и прекрасно, иди-иди! — крикнул он мне в спину. — Это в твоем духе!
Кажется, была пятница. Я совсем потеряла счет дням. Чарли взял отгул и собирался остаться на выходные, чтобы прибраться в доме после меня, и постоянно теперь мне об этом напоминал. Он не знал, когда снова приедет архитектор, но, похоже, собирался на обратном пути на всякий случай забрать меня с собой. Я долго ждала в своей комнате, не работала, вообще ничего не делала, только ходила взад-вперед, поглядывая на портрет Доры, который притащила с чердака к себе и повесила на стену. Брат тоже поднялся в комнату рядом и пару раз ложился на продавленную кровать со скрипучими пружинами и снова вскакивал. Слышно было за стенкой, как он что-то бормочет сам себе.
К счастью, Чарли привез с собой еды; у меня уже почти все кончилось, а молоко скисло. Заботливый братец. Сам он обожает мясо, а привез только вегетарианское. И много вина.
В конце концов мне показалось, что он слишком уж долго меня игнорирует, и я спустилась вниз. Оказалось, у него почти готов обед. Я села за стол; он молча налил мне в бокал красного вина. В гостиной пылал камин, а на кухне — печка, и впервые за эту неделю мне стало по-настоящему тепло.
— Как хорошо, что ты приехал, — сказала я, не уверенная, что он отзовется.
Он поднял глаза от кастрюли, где что-то помешивал, и улыбнулся.
— Да, давно не виделись.
Я кивнула.
— Мы с тобой даже не поговорили. О завещании. О дедушке. О том, что ты собираешься делать дальше.
— И о тебе. О твоем «зверинце».
Он засмеялся, но сразу осекся, увидев, что я даже не улыбнулась.
— Ты скучаешь по нему? — спросила я.
— Что за вопрос! Конечно.
— Но ты ведь не видел его целую вечность.
— Знаю. Но я же всегда занят, — пытался защищаться он. — И для нас было нелегко приезжать сюда. Он понимал это.
— Да, наверное. Но все равно, тебя он любил больше всех.
Он хмыкнул.
— Нет, тебя. Думаю, сама скоро убедишься.
— Если б меня, оставил бы и мне часть дома.
— Может быть… но тогда всем остальным двоюродным надо выделять долю. Думаю, что он как раз это имел в виду, когда оставлял тебе своих зверей. Смотри, когда умрут мама с папой, ты все равно получишь их долю. Он знал, что рано или поздно она достанется тебе.
— Пожалуй, ты прав. У меня такое сейчас чувство…
— Беспомощности?
Я поставила бокал на стол и, кивнув, закрыла лицо руками.
Он снял кастрюлю с конфорки, подошел и сел рядом.
— Ты была ему ближе, чем я, это правда. Мне стыдно, что он оставил дом мне. Тяжело на душе, веришь? Чувствую себя виноватым. Он хотел, чтобы я взял на себя ферму, чтобы у меня здесь родилось много детишек.
— А у тебя вообще не будет детишек.
— Кто знает?
— Как так, это же очевидно, разве нет?
— Иметь детей — дело нехитрое, сестренка. Смотри на эти вещи шире. Если я не хочу спать с женщинами, то это вовсе не значит, что я не хочу когда-нибудь стать отцом.
— Ну, ладно, извини. Но ты бы никогда не поселился здесь. Не стал бы фермером.
— Зачем мне это? Я часто думаю, уж не написал ли дедушка свое завещание, когда мне было пять лет? И что плохого в том, что в нашей семье есть свой врач?
— Да не в этом дело. Тут все связано с понятием первородства. Я много думала о Генри. Ведь с него все это началось. В общем, как только от нас уйдет этот дом, все наши связи с прошлым будут обрублены. Дедушка думал, что Генри был великим человеком. И я уверена, что это так и есть. Я хочу как можно больше узнать о нем.
Тут я вспомнила про письмо, извинилась и быстро сбегала за ним. Чарли читал его, продолжая помешивать рисотто.
— Ого, — сказал он.
Он положил письмо на стол и, пока раскладывал еду по тарелкам и разливал вино, не сказал ни слова.
— Ну и что ты молчишь? — спросила я, когда он сел.
Мне не терпелось обсудить с ним письмо, все эти откровения насчет Генри и Доры.
Он поднял голову и посмотрел на меня, сидя совершенно неподвижно.
— Оно такое, очень… очень приятное. Я даже завидую.
— Извини. Но я не затем показала его тебе.
Меня снова охватила обида на родственников, исключая, конечно, Чарли, которые не посчитались с пожеланиями дедушки, и мне нужно было, чтобы он знал это.
— Не думаю, что это имеет к тебе отношение. Конечно, ты подчинишься тому, что скажут старшие. И сомневаюсь, что они послушают тебя, если ты станешь с ними спорить.
Он просто пожал плечами и принялся за еду.
— Ты пойми, надо хотя бы осознать, он хотел, чтобы семья продолжала жить здесь. А теперь, когда все переменится, ты уверен, что, как только дом перестанет давать доход, они не захотят продать его?
Чарли положил вилку.
— А что в этом плохого? Зато денег всем перепадет, и немало.
— Да при чем здесь деньги!
— Нет, правда. Мама с папой терпеть не могут этот дом, и есть за что, разве ты так не считаешь?
— Дом в этом не виноват.
— Может быть, для тебя это так. Но все-таки подумай: какой великолепный прощальный подарок — ты смогла бы сама купить себе дом, продолжать трудиться на благо науки, да и вообще, делать все, что захочется… А кстати, чем бы ты хотела заняться?
Я пожала плечами. Не время было для такого разговора.
— Я бы хотела иметь возможность привозить сюда своих детей. Дать им то, что было и у меня, обучать их таксидермии, ходить с ними купаться на Сорочий пруд. Может, даже научить их ездить верхом.
— Правда? Ты бы этого хотела?
— Мечтать не вредно.
— Рози, продажа фермы — это единственный способ сохранить дом. А если дом станет обузой, его тоже надо продать. Боюсь, тебе придется успокоиться, не переживать и посмотреть на проблему с практической точки.
— С практической? То есть с холодным сердцем. Хочешь, чтобы я мыслила рационально. Что ж, я рада за тебя, ты способен сортировать свои чувства. Но ты совершенно прав: я на это неспособна.
Я понимала, что лгу. В моей жизни всякое бывало, просто все, что мне не хотелось вспоминать, я успешно спрятала от себя.
— Послушай…
Он умолк, наполняя бокалы. Голос его в большом пространстве кухни звучал тихо и очень спокойно:
