щелчки фотокамер словивших удачные кадры журналистов, и Бен едва заметно поморщился от навязчиво ярких вспышек. А потом, неожиданно для всех, повернулся лицом к руководству завода, сложил руки за спину и едва заметно улыбнулся.
– В ответ на ваши сомнения, Перси, я хочу прояснить несколько вещей, – проговорил Бен, и повисла тревожная тишина. – Во-первых, принадлежность к какой-либо партии не является синонимом отсутствия мозгов или атрофированного критического мышления. Во-вторых, я способен просчитать два десятка бизнес-моделей, чтобы сопоставить все риски и преимущества. А потому, я не сомневаюсь, что на закон о квотах обязательно появится противовес, из которого легко можно извлечь выгоду. Если вы достаточно разумны, конечно…
Послышался смех и одобрительное ворчание. А Джиллиан никак не могла оторвать взгляд от Бена и вздрогнула, когда он неожиданно повернул голову и посмотрел ей в глаза.
– Ну а третье, о чём мне хотелось бы вам напомнить, это простой факт – миссис О’Конноли очень умна. Миссис О’Конноли умеет считать ходы на тридцать шагов вперёд. А ещё миссис О’Конноли прекрасно понимает, что значит соответствовать требованиям общества. И именно поэтому она стоит сейчас здесь, а не за пять миль у соседей из «Экселон», если вы до сих пор этого не заметили.
– С этим трудно спорить, мистер Рид, – рассмеялся кто-то в толпе.
– Тогда вы должны понимать, что она будет первой, кто потребует для вас субсидий на электроэнергию у наших атомных приятелей. И поверьте, они не рискнут с ней спорить. – Новая волна смешков пробежала по толпе и добралась до репортёров, что немедленно решили запечатлеть предмет разговора. Джил же, наплевав на яркие вспышки, всё вглядывалась в тлеющую медь радужки. А та неожиданно потускнела, когда Бен договорил: – Будьте умнее, слушайте её саму, а не сплетни. И оставьте глупцам желание разменивать свою жизнь на попытки любить или ненавидеть ведьму Конгресса.
В подобии лёгкой усмешки Рид чуть приподнял уголки губ и отвёл взгляд, а затем непринуждённо что-то сказал ведущему инженеру и жестом пригласил остальных продолжить путь. А Джил осталась стоять, не в силах пошевелиться или даже вздохнуть. Лишь часто моргала в немом осознании – Бен защищал. Господи! Он действительно только что бился за неё почти голыми руками, не имея ничего, кроме кучи условностей и всеобщей предвзятости. Воевал с теми, в ком нуждался сейчас больше, чем в надоедливой капризной девчонке. Вооружившись одним лишь врождённым тактом, строил доводы так, чтобы никто не заметил и доли вложенной в его слова двусмысленности. А она была. Джиллиан чувствовала покрытой мурашками кожей скрытый намёк и ощущала пробегавшую от догадки дрожь.
И пока толпа уходила всё дальше, пока тревожно оглядывалась команда, Джил судорожно пыталась понять – был ли это ещё один шанс? Крошечный. Едва ощутимая подсказка, что их знаки вопроса и многоточия закончились. Бен извинялся? Таким странным и своеобразным образом просил прощения за утреннюю несдержанность и мальчишескую обиду? А затем в сотый раз предложил начать историю если не с чистой страницы, то хотя бы с нового абзаца? Наверное, он уже сам сбился со счёта, сколько давал ей попыток. И только сейчас Джил осмелилась в это поверить. Потому что со вчерашнего дня она внезапно оказалась слишком влюблена – до одури, до умопомрачения, до волшебных искр из глаз. Наконец-то полностью отдавала себе отчёт, с такой ясностью ощущала эмоции, что совершенно – абсолютно! – не понимала, как с ними жить. Голоса медленно удалялись, и Джиллиан вдруг осознала, что ей нужно догнать, встать рядом с Беном и дать почувствовать словом ли, жестом, что услышала. Что, чёрт побери, поняла! Что тоже просит прощения за грубость и трусость в тот момент, когда единственно нужный мужчина ждал от неё смелости. Ей следовало сказать Джиму правду… Ей следовало сказать правду самой себе! Бен так этого ждал…
Однако Джил успела сделать лишь несколько шагов, прежде чем телефон в её руке зазвонил. И брошенный на экран взгляд мгновенно завязал в животе узел такой силы, что был готов вот-вот раздавить внутренности в однородную мерзкую дрянь. И Джил соврала бы, сказав, что не ждала этого звонка, но выслушать её тревоги было некому. Потому, стянув с потного лба каску, она провела по волосам в тщетной попытке успокоиться, а затем уверенно нажала на кнопку ответа.
– Миссис О’Конноли, – не дожидаясь, пока с ним поздороваются, в динамике зазвучал мужской голос. – Меня зовут Кевин Эндсбрук и я…
– Я знаю, кто вы… – перебила она и прикрыла глаза. – Господин пристав. И даже предполагаю, какие новости вы хотите мне сообщить.
– Не думаю, что действительно желаю этого, миссис О’Конноли, – послышался негромкий смешок. – Но давайте будем соблюдать протокол. В моей работе – это обязательное условие.
– Разумеется, – с вымученной улыбкой ответила Джиллиан и отошла подальше от огромного арочного проёма, чтобы никто из любопытных не смог услышать их разговор. Слишком рано. У журналистов ещё будет время позлорадствовать всласть.
– Что же, тогда… – Собеседник сухо откашлялся, прежде чем формальным голосом заявил: – Мне доверено сообщить, что согласно инициированному обеими палатами Конгресса расследованию о нарушении Артуром Клейном лоббистского законодательства, вам предъявлены обвинения в подделке документов, финансовых махинациях, обмане с целью подкупа должностных лиц, лжи Конгрессу и давлении на сенаторов. Также вы подозреваетесь в сообщничестве с целью отравления сенатора Джарвиса. В связи с этим мы настоятельно рекомендуем вам в ближайшие несколько дней вернуться в Вашингтон, дабы избежать эксцесса с официальным задержанием. Нам известно, где вы находитесь, так что не пытайтесь скрыться. Сотрудничество со следствием может благоприятно сказаться на ходе расследования и принятом судом решении.
Джиллиан со всей силы сжала кулак, впившись ногтями в ладонь, и попробовала вернуть на место реальность. Но та не желала подчиняться, а усиленно вращалась вокруг своей оси, натыкалась на стены, изгибалась и кривилась, точно лента в руках гимнастки. А затем со звоном рухнула вниз. Это конец.
– Миссис О’Конноли, вы слышите меня? – Эндсбрук ещё раз покашлял в трубку, дав время взять себя в руки. Хотя, чем его слова могли удивить? Свои прегрешения Джил знала лучше всех сенаторов вместе взятых.
– Да, господин пристав. – На лице не дрогнул ни один мускул, взгляд не оторвался от пустой точки пространства, а вежливая улыбка не сошла с губ. – Я буду в Вашингтоне через три дня, если это устроит Конгресс. Остальные комментарии вы получите от меня только в присутствии адвоката.
Повисла небольшая пауза, явно сообщавшая, что где-то на другом конце электромагнитных волн шло совещание. Джиллиан позволила себе одну небольшую ухмылку, прежде чем на лицо снова вернулась изморозь равнодушия.
– Конгресс это устраивает, – пришёл ответ.
Больше не было сказано ни слова. Короткие гудки, опущенная рука с зажатым в ней телефоном, и одинокая мысль – ей нужно поговорить с Беном. Расставить знаки, прописать буквы и
