находится там, где у большинства других авто располагается движок. Ну, и в двигатель, естественно тоже заглядывает. А двигатель у «Запорожца», как всем известно, находится в «жэ»…
Валентин проверяет масло, хмурится, морщится, качает головой. Садится за штурвал и пытается завестись. Безрезультатно. Тогда он идёт к себе в гараж и притаскивает тяжеленный аккумулятор.
— Родной всё. Хотя, поковыряться можно. Долить, подзарядить. Давно машина не ездит?
— Не знаю, — пожимаю я плечами.
— Давно, — кивает он. — Давно.
Дядя Валя начинает кидать провода от своего аккумулятора к… Чебурашке. Прости, ласточка, теперь ты не ласточка…
— Посмотрим, — приговаривает он, — посмотрим…
Как любой Самоделкин, Винтик и Шпунтик, он загорается при виде не исследованного механизма, к которому можно приложить руки.
— Дело пахнет керосином, ребята… — бурчит он себе под нос. — М-да…
Я поднимаю голову и вижу, что к нам возвращается мама. Причём… Она буквально бежит и… Что-то явно не так.
— Пап, — говорю я и киваю в её сторону.
Она часто шагает, то и дело, переходя на бег и прижимает руку к губам.
— Что случилось? — встревоженно спрашивает отец, выходя ей навстречу.
По маминым щекам текут слёзы…
— Гриша… — выдавливает она из себя и мотает головой. — Гриша умер…
10. Великий торговец
Мы бросаем машину на Валентина и несёмся к дяде Грише. Какого хрена! Этого не может и не должно быть! Ошибка, розыгрыш, мистификация. Да, сто процентов, мистификация. Ему жить да жить ещё! И умирать нескоро! Я на сто процентов уверен! Минимум двадцать лет ещё! Как такое вообще возможно? В голове полная неразбериха. Околесица какая-то.
— Тело увезли в морг, так что пока что-то определённое сказать трудно, — скучно говорит опер, или кто он там…
Он стоит на пороге не давая войти в квартиру.
Бред какой-то… Получается… Блин, фигня получается… Выходит, когда я его сторонился, не ходил к нему, он жил долго, а как только я стал Тимуром и его командой, начал с дядькой активно общаться, он сразу умер? Это что вообще? То есть, я, дававший клятву не навредить, своей долбанной заботой сам свёл его в могилу?
Это жесть, если честно, и самооценку, мягко говоря, не повышает… И на кого я ещё своё пагубное влияние оказываю? Хренов благодетель. С другой стороны, что же, просто сидеть и ничего не предпринимать, а стараться идти по своим же следам, наступая след в след?
Тогда и смысла нет, поскольку заявляться туда же, куда я однажды приду, мне совершенно не хочется. Там я уже был, спасибо. И мне туда совсем не хочется возвращаться…
— Кто-то из вас был здесь в последнее время? — спрашивает мент.
— Я был, — отвечаю я. — Вчера днём.
— Ну, зайди тогда. А вы здесь постойте пока.
Ого… всё перевёрнуто вверх дном… Не как после обыска, но почти… Воздух тяжёлый, затхлый, неживой. Смертью не пахнет, но в воздухе витает что-то сумрачное.
— Это вы что ли обыск проводили? — спрашиваю я.
— Нет, мы ничего не трогали, — качает он головой. — Вчера квартира так же выглядела или иначе?
— Иначе. Нет, идеального порядка у дяди никогда не было, но тут явно что-то искали. Надо окна открыть.
— А сам он мог что-то искать, как думаешь?
— Искать-то мог, но чтобы вот так всё бросать на пол? Нет. Точно, нет. Знаете, у него был чёткий, одному ему известный порядок, и он всегда знал, что и где у него лежит. Другим это могло показаться хаотичным нагромождением, но он в своих вещах прекрасно ориентировался. Поэтому я уверен, что это дело рук посторонних. Вы можете сказать, как он скончался?
— Нет, — качает головой следак, или опер. — До получения результатов вскрытия ничего сказать нельзя. Он лежал на кровати, признаков насильственной смерти нет. Окна не надо, мы заканчиваем уже.
— А дверь была открыта?
Про это мне уже известно от соседки по площадке. Она увидела открытую дверь, зашла, а дядюшка уже не дышал.
— Да. Поэтому беспорядок могли устроить как до кончины, так и после. Как с его супругой связаться?
— Не знаю, — пожимаю я плечами. — Это у мамы нужно спросить…
Я выхожу, заходит мама, а соседка в пятый раз рассказывает, как она увидела приоткрытую дверь, позвонила, покричала, ещё позвонила и покричала, потом зашла, а Григорий Александрович не дышит уже… А в доме шурум-бурум, всё вверх дном, может лекарство какое искал? Может, худо ему стало, вот он и того…
Может и того, конечно, да только не верю я, что худо стало, потому как в моё время он перешагнул через сегодняшнюю дату в обычном темпе и ритме и пошёл дальше. Отчего стало худо? Что произошло такого, отличающегося от предыдущей версии жизни, что ему вдруг стало плохо? Я его что, ковидом заразил?
Соседка бубнит и бубнит, превращая экстраординарное и, может быть, главное событие в жизни человека в ещё один повод посудачить. Посудачить и перевернуть страницу, когда из происшествия будет высосано всё, что можно.
— Не сомневаюсь, — на прощание говорю я следаку, — что смерть вызвана чьим-то вмешательством. Дядя чувствовал себя очень хорошо, ни на что не жаловался. Так что всё это очень и очень подозрительно. В квартире явно что-то искали. Он говорил, что за ним следили какие-то тёмные личности. Председательша приводила слесаря какого-то, который и на слесаря не похож. Он очень уж в квартиру хотел попасть…
Тот ничего не отвечает, опечатывает дверь, кивает молчаливому напарнику и уезжает.
— Тёма, какие личности, — урезонивает меня мама. — Ради чего? У него ведь не было ничего…
— Мы этого не знаем, мам. Откуда нам знать? Ты вот и про запорожец этот не знала ничего…
— Какое горе, — говорит она, не слушая меня и уже думая о другом. — Какой ужас! Как маме-то теперь сказать⁈ Ума не приложу… Как она выдержит это всё…
Похороны проходят очень скромно. Место выделяется на самом краю новой, ещё необустроенной части кладбища. Здесь только ряды свежих могил, да выкопанные ямы.
