Никакого асфальта, ничего. Чистое поле. Трава и чёрные холмики…
Сырая земля, печенье, батончики, гранёный стакан, накрытый ломтём хлеба, и стаи ворон высоко в небе. Итог… Пахнет почему-то давно отцветшей сиренью…
Неподалёку играет «оркестр», состоящий из четырёх побитых жизнью и выпивкой музыкантов. Они играют нестройно и порой даже фальшиво, вразнобой дуя в свои тусклые и помятые трубы, и от этого делается ещё более печально и траурно…
От местного отделения Союза писателей приходит один сморщенный и охочий до водки доходяга. Друзей у дядюшки не находится. Оля Михайлова, Катькина мама, шепчет что-то успокоительное бабушке, да только та не слышит. Вздыхают какие-то дальние родственники, которых я отродясь не видел и кручинится тётя Таня, дядюшкина жена, прилетевшая из Питера.
Кажется, что она глубоко и по-настоящему опечалена.
— Как так можно было себя загнать, — сокрушается она. — Инфаркт! Как же так! Молодой, шестьдесят два, разве ж это возраст? Гриша-Гриша… Э-хе-хе…
— А ведь не пил же, — шепчется дальняя родня.
— Да вы что, закладывал он…
Поминки в политеховской столовой тоже выглядят скромно. Мы сидим за столом, едим кутью, какой-то суп, пирожки… Кое-как дождавшись окончания, я иду в ментовку на Красную, ту что напротив «Буревестника» и интерната.
— К капитану Шерстнёву, — сообщаю я дежурному.
Он выпытывает, что да почему, записывает и велит подождать. Ждать приходится долго почти полчаса, наконец, капитан Шерстнёв выходит, находит меня глазами и молча делает знак следовать за собой.
Мы поднимаемся на второй этаж, идём по коридору и заходим в маленький убогий кабинетик.
— Что случилось, Артём? — наконец, спрашивает он, закрыв дверь. — Присаживайся.
— Здравствуйте, Виктор Фёдорович, — киваю я. — Вы простите, что я так, с бухты-барахты.
— Ты не извиняйся, рассказывай.
Это дядя Витя, наш дворовый друг и авторитет.
— Да, я хочу с просьбой к вам обратиться.
— Серьёзно? — делает он удивлённое лицо. — Ну, давай, обращайся, раз такое дело.
— У меня дядя умер… — начинаю я.
— Да, я слышал, — кивает он. — Прими мои соболезнования. Сколько ему было?
— Шестьдесят два.
— Нестарый ещё…
— Ну, да… В заключении написали, инфаркт миокарда…
— Беда, — качает он головой. — Сердечно-сосудистые на первом месте по количеству смертей. Так что, надо смолоду за здоровьем следить. Я вот курить собираюсь бросать. Не такое это простое дело, между прочим. Ты вот молодец, что не куришь. Не надо и начинать. Как мама? Это же её брат?
— Ага… Ничего, держится… Тут вот какое дело…
— А бабушка?
— Бабушка хуже, конечно.
— Да… Горе какое…
— Виктор Фёдорович…
— Да, Артёмка. Близких тяжело терять. Чайку хочешь попить?
— Нет, спасибо. Я вот попросить хотел…
— А я себе налью, только заварил. Ты говори-говори, я тебя слушаю.
— Так вот, в заключении написано, что умер он от инфаркта, может оно, конечно, и так…
— Как это может… Если патологоанатом выдал заключение, значит так оно и есть. Это у нас истина в последней инстанции. Знаешь, сидячая работа, нервы, опять же, алкоголь…
Он минут пять разглагольствует о здоровом образе жизни.
— Дядя Витя, короче, — не выдерживая, перебиваю я, — вы помочь можете? Про здоровый образ жизни я всё знаю, поверьте. Мне бы про дядьку. У него в квартире всё перевёрнуто было и дверь не закрыта. Сам бы он не сделал ни того, ни другого.
— Это ты зря, такое часто случается. Зайдёт человек домой, а дверь запереть забудет, она и откроется сквозняком. Если собачки нет.
— Вы его не знаете, он пока дверь на все замки не закроет, не отойдёт. Очень к этому вопросу внимательным был. Это пунктик. И в квартире у него у каждой вещи своё место было, а тут полный раскардаш. Понимаете? Я думаю, его убили. Вы можете помочь разобраться?
— Что значит, убили? Ты с ума что ли сошёл? Тебе же заключение выдали! И там чётко всё написано.
— Неважно, что там написано…
— Важно, ещё как важно, — перебивает дядя Витя.
— А откуда тогда всё это безобразие взялось?
— Может, кто-то уже после его смерти вошёл? — предполагает капитан.
— Как вошёл-то? Сквозь стену что ли?
Он замолкает и внимательно на меня смотрит.
— Так, Артём, — наконец, говорит он и достаёт сигарету из белой с тонкими полосочками картонной пачки «ВТ».
Прикуривает, глубоко затягивается и выдувает несколько одинаковых, ровных колечек.
— Не кипишуй, во-первых. Я тебе помогу. Во всём внимательно разберусь. Просто я хочу тебе сказать, что люди постоянно умирают. Для тебя это трагедия, но такова жизнь. Я тебе больше скажу, ты ведь тоже умрёшь. И даже я, представь?
Эта мысль вызывает у него недоумение и он пару раз не то всхлипывает, не то всхохатывает.
— Скажи, кто занимался этим делом и я всё досконально изучу, проверю и проконтролирую. И с патологоанатомом поговорю. Я понимаю, ты сейчас на взводе, сразу после кладбища, но не беспокойся, я тебе помогу.
Я диктую. Он записывает. И на этом мы расстаёмся. Я выхожу и, честно говоря, не слишком верю в то, что дядя Витя мне поможет… Понтоваться он любит, а вот как до дела дошло…
Сука! Инфаркт! Он что из-за гаража распереживался? Пожалел, что мне отдал? Хрень это всё! По сравнению с первой жизнью у него произошло не так много изменений. Совсем немного!
Стало разнообразнее питание. Стало чуть больше общения. Блин, он же радовался, когда я приходил! На чистом спать стал. Что ещё изменилось? Ну, понятно, «жопорожец» и гараж. В прошлый раз он мне их не отдавал.
Но как эта колымага могла повлиять на сердечную деятельность? И что у него искали? Деньги? Что? Рукописи? Хоть башкой бейся, ничего не понимаю! Что я упускаю? А что-то ведь упускаю! Председательша и слесарь… Но мы их не впустили. А в той жизни?
Я иду домой, ломая голову над этой загадкой и не замечаю дядю Валю, почётного автомобилиста нашего двора.
— Артём! — кричит он из глубины гаражных рядов. — Иди
