ещё несколько мгновений прежде, чем окончательно очнуться и всё вспомнить. В
доме тихо, и он, приподнявшись, смотрит в окно. На траве лежит роса, делая землю тёмно-
зелёной. Смугляна с чемоданчиком и сумочкой через плечо уходит по влажной дороге, по которой
сегодня ещё никто не проезжал. Роман в одних трусах выскакивает на крыльцо.
– Нина! – кричит он так, что в утренней тишине его, наверное, слышно и в селе.
Жена от его крика замирает, как от внезапной пули, просвистевшей над ухом. Вжав голову в
плечи, она медленно поворачивается – ну не может быть что б он снова передумал!
– Ты, главное, деньги подальше убери! – на всю степь советует Роман. – И не покупай никаких
подарков, ничего. Поняла?
Об этом он хотел сказать ещё с вечера, а теперь спросонья вдруг вспомнил. Вообще-то он
думал, что утром Нина его разбудит, чтобы он отвёз её на мотоцикле, а ей этого и не нужно – ей
главное смыться.
Теперь она торопливо кивает головой, машет рукой и даже не решается ничего сказать. Роман
возвращается в постель. Вот простились, так простились…
Часа через два он просыпается от ощущения какой-то нехватки, от пустоты в доме. Открыв
глаза, долго лежит неподвижно. В тишине отчётливо слышно тихое, еле заметное дыхание детей.
Первой просыпается Машка, потягиваясь, зовёт:
– Мама!
Роман отбрасывает одеяло, подходит к ней.
– Что, доча, проснулась? Ну давай, поднимайся, поднимайся, только тихо. Пусть Федяшка ещё
поспит немного. Не будем его будить, ладно? Где тут прячется наш тёпленький горшочек? Вот он
из-под кроватки выглядывает.
Дочка, обрадовавшись отцу, цепляется за шею, а потом уже сидя на горшке, с удивлением
смотрит на постель.
– А мама где?
– А мама в гости уехала, – как можно проще объясняет Роман, – но ничего, скоро она приедет.
Гостинцев привезёт. Ты каких гостинцев хочешь?
Как хорошо, что дочке не надо объяснять, что «скоро» – это не под вечер и не завтра, а через
много дней. Теперь это «скоро» он будет говорить в течение трёх недель, а то и больше. И пусть
дочка лучше мечтает о гостинцах. На собственной же душе горечь и пустота. Машку придётся
постоянно отвлекать и уговаривать. Хорошо, что младший пока ещё ничего не понимает.
«Они уехали отдельно, – коротко, но почти виновато отчитывается он перед Матвеевыми, –
каждый в свою сторону».
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
На трясине
416
Дети забирают теперь всё время, и это кажется новой формой жизни, заполненной спокойной
душевной гармонией. Раньше Роман удивлялся, как это жена справляется с ними, однако это
неплохо удаётся и ему. Трудней всего, конечно, с кормёжкой. Пока даёшь трехмесячному Федьке
бутылочку с жидкой кашей или смесью, Машка влезает рукавом в тарелку. Пока отвлекаешься на
Машку, Федька захлебнулся кашей и выплюнул всё на себя. После кормления начинается
умывание измазанных лиц и рук.
– Машуня, давай личико помоем, – просит Роман, – покажи, где твоё личико?
Но так как ручки у дочки мыльные, она закатывает глаза куда-то под лоб, как бы взглядом
показывая своё лицо. И как тут не рассмеяться? Машку после мытья тут же на горшок, а Федьку
самому над горшком подержать надо. Но у Федьки с этим делом всё непредсказуемо. Держишь,
держишь – толку никакого. Только ползунки надел – вот и толк подоспел. Грей воду, готовься к
стирке – куча грязного, кажется, растёт сама по себе прямо на глазах. Стирать можно и на улице.
Здорово, что с утра сегодня чуть-чуть сбрызнуло дождиком: теперь там чисто, свежо, обветренным
размокшим деревом пахнет. Федька после еды и прочих процедур снова затихает. А что, если его
вместе с кроваткой вынести на воздух? Пусть поспит, солнце не помешает: сегодня хоть и тепло,
но сумрачно. Нина так не делала. Да кроватка ей и не под силу. Федька больше спит в доме, а ведь
на вольном степном воздухе сон куда здоровее.
Вынеся деревянную кроватку в ограду, Роман занавешивает её со всех сторон тюлем от мух и
принимается за стирку. Машке кажется открытием, что кроватка братика может стоять прямо у
крыльца. До этого он, бывало, спал здесь в коляске, а теперь по-настоящему, в кроватке. Она
переносит всё свое хозяйство с маленьким столиком, с игрушечной посудой поближе к Федьке и
обустраивается так, что братик оказывается в её новом доме. Роман предупреждает, чтобы она
своими кастрюльками сильно-то не звенела, и Машка, исполняя это наставление, ходит на
цыпочках, а с куклами говорит шёпотом. Более того, погрозив пальчиком Мангыру, загремевшему
цепью о порог конуры, она подходит к нему, и пока он облизывает её выставленные вперёд
ладошки, внушает, чтобы Мангырка не шумел и не тявкал.
Возясь с детьми и приспосабливаясь к ним, Роман понимает, что взрослого человека умудряет
уже само существование детей. Дети учат сдерживать раздражение – тут ведь достаточно
уразуметь лишь то, что им (как впрочем, и некоторым взрослым) не дано понимать того, что
понимаешь ты. Они учат доброму остроумию, они создают вокруг себя такую атмосферу, что и ты
сам вольно или невольно живёшь немного в детстве.
Вывесив постиранное на проволоку и выплеснув мыльную воду, Роман присаживается на
ступеньке крыльца. Пасмурный день приятен тишиной, покоем, задумчивостью. Однако в
маленьких, с трудом приживающихся и, кажется, за лето ничуть не подросших топольках стоит
цветастый гомон – у воробьёв, пырхнувших из-под крыши дома, какой-то семейный скандал –
неужто отец семейства куда-то влево слётал? Как бы не разбудили они Федяшку. Хотя вряд ли
такие звуки помешают. Машина или мотоцикл разбудят, а воробьи – нет. Воробьи – от природы. У
самого-то недавно было нечто похожее: сидел в доме, читал книгу, не замечая собирающегося
дождя и вдруг, когда резко громыхнуло над крышей, очнулся, вздрогнул. Сердце укатилось куда-то
вглубь, но тут же, успокоившись, легко вернулось обратно. Этот звук не страшен, он природный,
естественный, человек привыкал к нему эволюционно. Потому и испуг от него лёгок.
Машка, видимо чувствуя спокойное, фоновое присутствие отца, сегодня как-то особенно
увлечённо и радостно занимается своими делами. Для неё радость настолько естественна сейчас,
что она не понимает её как радость. Как оценить и взвесить то, что не с чем сравнить – горечи-то у
неё ещё не было. А если и была, то какая-нибудь маленькая, на уровне быстрой обиды, пока ещё
несовместимая с большим, естественным, изначальным счастьем. Конечно, придет время и горечь
найдётся…
Роман долго сидит, наблюдая за детьми, и вдруг его пронизывает, захлёстывает чувство вины
перед ними. Конечно, они с Ниной не самые лучшие
