сама предлагала Турции союз с предоставлением ей равенства с Австро-Венгрией, на что и последняя, немедленно по подписании условий союзного договора с Вангенгеймом, изъявила безоговорочно свое согласие.
Джемаль, один из членов правительства, в первую очередь осведомленных великим визирем о происшедшем, «сильно призадумался» над вопросами: требовало ли этого союза благо Турции? Если бы не спешить с заключением его, не предложила ли бы противная сторона более выгодный и менее рискованный союз? Что, собственно, заставило Германию и Австрию принять Турцию на равных основаниях в союз? Ибо, насчет бескорыстия берлинского правительства у турецкого министра, разумеется, не было иллюзий.
И вот как излагает он результаты своих размышлений: Россия всегда была, есть и будет вечным врагом Турции, стремящимся к завладению Константинополем. Неудача на Дальнем Востоке и парализованность на Среднем заставили ее обратить снова все свои силы против Турции. В то же время Англия боялась теперь несравненно меньше появления России в Армении или даже в Константинополе, чем германской экономической экспансии в направлении Персидского залива; стремясь завладеть Месопотамией, она готова была на сделку с Россией, при условии вытеснения силами России германцев из Малой Азии. Франция уже хозяйничала в Сирии. Закрепляя за собой помощь русского солдата, и Франция, и Англия не могли идти против русских планов изоляции и дальнейшего раздела Турции. «Вот почему я, никогда не ожидавший выгод от союза с Германией, получил такой решительный отказ от Франции в ответ на просьбу защитить нас от России. Отказавшись от посылки своих чиновников в восточные области Малой Азии, Англия тем самым дала нам понять, что она не может идти против желания России». Кроме того, английские империалисты уже, по словам Джемаля, мечтали получить в свое распоряжение титул халифа с тем, чтобы возвести в этот сан собственную креатуру.
«В то время как я увлекался призрачными надеждами (найти помощь против России у Франции и Англии), мои коллеги оказались перед фактом предложения нам союза с державами Тройственного союза, точнее, союза с Германией… Подумать только, сама Германия предлагает нам союз (на равных правах) после того, как мы полгода делали все усилия, чтобы не остаться изолированными, искали сближения с какой-либо группировкой государств и бесплодно пытались заключить союз с Болгарией… Следует ли нам отвергнуть это предложение? Англия уже завладела Египтом и стремится завладеть Месопотамией и Палестиной, не забывая и Аравию; о России нечего и говорить. Это — со стороны Антанты. Державы же Тройственного союза — Австрия и Италия — сорвали с Турции, что хотели и могли, и, вероятно, удовлетворились. Если же у Италии есть планы в области Адалин, то, во всяком случае, это создает пропасть между нею и Антантой. Что же касается Германии, то это была единственная держава, хотевшая усиления Турции; в интересах Германии было всеми силами не допустить ослабления Турции… Германия не могла бы сделать Турцию своей колонией… и смотрела на Турцию только как на звено в цепи своих экономических перспектив на Востоке… Единственным выходом для Германии из железных тисков Антанты было помешать расчленению и ослаблению Турции. Итак, перед нами были две группы держав: одна из них стремилась поработить нас, тогда как другая стремилась дружески сблизиться с нами… и заключить с нами союз на основе равных прав и обязательств. Можно ли было отвергнуть это предложение?»
«Во-первых, — продолжает Джемаль свою защиту решения, к которому он примкнул, — в случае союза с Германией и Австрией ни одно из малых балканских государств не посмело бы пытаться вмешиваться во внутренние дела страны, состоящей в союзе с такими могущественными державами, так что с этой стороны мы будем наконец оставлены в покое. Во-вторых, ни одна из держав Антанты не рискнет поднять на нас руку из опасения, что начнется общеевропейская война. Помимо этого, германская наука, техника, торговля будут к услугам Турции, которая, с их помощью, освободится вскоре от ига капитуляций. Если обшеевропейская война не начнется в течение 5–10 лет, то Проливы и побережья будут укреплены, армия, экономика и финансы приведены в должное состояние, так что Турция сможет смело принять участие в этой войне».
V. Свидание в Констанце и начало войны
Раньше, чем закончить рассмотрение подготовительного к войне периода, необходимо коснуться последнего этапа в русской предвоенной политике — свидания русского царя с румынским королем в Констанце. Мы знаем уже, что привлечение Румынии на сторону Тройственного согласия признано было в Петербурге важнейшей из предвоенных задач царской дипломатии. Предприняв для этой цели поездку с царем в Румынию, Сазонов, с замечательной решительностью и простотой, взялся за дело: добиваясь от Братиано «достаточно ясного ответа»[115], он «поставил ему прямо вопрос: каково было бы отношение Румынии к вооруженному столкновению между Россией и Австро-Венгрией, если бы первая из них была вынуждена обстоятельствами начать военные действия».
Сазонов спокойно отмечает, что Братиано был поражен этим вопросом. Вопрос не мог не поразить любого собеседника, но в тысячу раз поразительнее должен был он показаться тому же Братиано через две недели, когда в Сараеве прогремели — на весь мир — выстрелы сербского гимназиста. Здесь не место углубляться в оценку этого обстоятельства, в связи с известными теперь уже и у нас разоблачениями Станоевича[116].
Братиано, продолжает Сазонов, «видимо пораженный моим вопросом, в свою очередь спросил меня, допускаю ли я возможность наступления в близком будущем подобных обстоятельств и, в связи с этим, общеевропейской войны. Я поспешил успокоить Братиано, сказав ему, что имею основание надеяться на сохранение мира в Европе и что, в смысле вооруженного столкновения России с Австро-Венгрией по почину России, я могу себе представить таковое только в том случае, если на почве албанского вопроса или под каким-либо другим предлогом Австрия пожелает напасть на Сербию с целью нанесения этому королевству чувствительного удара, к чему мы, вероятно, не могли бы остаться равнодушными»[117].
Без сомнения, наряду с этим разговором соглашение о совместном выступлении в Константинополе для предотвращения закрытия Проливов, в случае обострения греко-турецкого конфликта, имело второстепенное значение. Очевидно, его рассматривали исключительно как средство закрепить румыно-русское сближение, считая, что оно — как это и было отмечено Сазоновым в его докладе — особенно польстит румынским самолюбиям. Высказанное Николаем II по поводу эвентуального закрытия Проливов, в связи с греко-турецким конфликтом, намерение «силою открыть Проливы» свидетельствует о высоком подъеме настроения в Петербурге, в результате завершения Тройственного согласия и первых плодов его: полупобеды в инциденте с миссией Лимана и полной победы в вопросе об армянских реформах.
Через две недели
