случилось то, о чем говорил Сазонов Братиано: «предлог» для нападения Австрии на Сербию был дан убийством эрцгерцога в Сараеве. В задачу нашу не входит рассмотрение последующих фаз политического кризиса, закончившегося мировой войной. Напомним лишь, что «начать военные действия» — как это полагалось бы по диспозиции французского и русского штабов — России не пришлось по двум причинам: 1) нужно было, для облегчения задачи лондонскому правительству, предоставить во что бы то ни стало инициативу «нарушения мира» и нападения Германии, 2) раз до выступления Германии не удалось нанести удар Австро-Венгрии, нужно было все внимание и все силы сосредоточить на давлении на Германию для спасения Франции. Механизм Тройственного согласия выдержал испытание; первое, маленькое, передаточное колесо — Сербия — на этот раз действительно привело в движение Россию: Россия, известно как, вплоть до «ломания» телефонов, мобилизовалась. На этот раз в Париже не в чем было упрекать русский Генеральный штаб, и с Извольским говорили там в «приподнятом и сердечном» тоне.
Первый царский манифест определил цели войны с Германией: «Ныне предстоит заступиться за несправедливо обиженную родственную страну» и «оградить честь, достоинство, целость России и положение ее среди великих держав».
Второй манифест — по поводу войны с Австро-Венгрией — заявлял: «Видит Господь, что не ради воинственных замыслов и суетной мирской славы подняли мы оружие, но, ограждая достоинство и безопасность Богом хранимой нашей империи, боремся за правое дело».
В «историческом» заседании Государственной думы 26 июля (ст. ст.) 1914 г. Родзянко выразился еще красноречивее: «Мы все хорошо знаем, что Россия не желала войны, что русский народ чужд завоевательных стремлений, но самой судьбе было угодно втянуть нас в военные действия. Жребий брошен, и во весь рост встал перед нами вопрос об охране целости и единства государства». Этот лепет растерявшегося екатеринославского помещика, в недобрый час призванного сообща с Сазоновым, Сухомлиновым и Янушкевичем спасать «целость и единство государства», отражает недоумение и беспомощность человека, обязанного говорить от имени русского народа о том, что произошло в июле — августе 1914 г.
В письме князя Г. Н. Трубецкого (посланник в Белграде) к М. Н. Гирсу от 7 августа читатель найдет следующие интересные строки: «Если Бог даст нам успех, то встанет вопрос о выгодах, которые нам желательно извлечь из войны, требующей столь громадного напряжения всех сил страны. То, что мы можем приобрести на наших западных границах, есть скорее выполнение неизбежного исторического долга, чем наша прямая выгода… Невольно прежде всего мысль обращается к Проливам».
И действительно, вступление Турции в войну сразу меняет положение: война приобретает смысл и цель. Манифест Николая II о войне с Турцией не отвергает ни «воинственных замыслов», ни «суетной мирской славы», а, наоборот, заявляет о близящемся «разрешении исторической задачи, завещанной нам нашими предками, на берегах Черного моря». В заседании Государственной думы 27 января 1915 г. Родзянко комментировал это событие следующим образом: «Одновременно народный дух усилил мощь народного самосознания и ясное понимание им своей исторической задачи… С крестом в груди и в сердце, по призыву своего царя, не дрогнув перед врагом, сознательно выполнит он[118] царский завет и откроет России пути к разрешению завещанных ей предками[119] задач на берегах Черного моря и устранит вечную угрозу немецких держав общему миру и спокойствию». Перед «задачами на Черном море» отступила на задний план даже защита «общего мира» от «угрозы немецких держав».
Князь Е. Н. Трубецкой, московский либеральный профессор и публицист (брат белградского посланника), писал сначала о «мировой задаче России» в войне: «Обладая огромной территорией, Россия не заинтересована в ее увеличении; политика захватов может причинить нам не пользу, а вред; нам нужно не умножить, а только сохранить наши владения. Но именно стремление к сохранению достояния отцов, этот территориальный консерватизм делает Россию естественной защитницей и покровительницей слабых и угнетенных народностей, всех тех, кому грозит поглощение и порабощение… Зашита слабых и воскрешение малых народов, поглощенных сильными, — такова историческая задача, волею судеб навязанная России… Мы сражаемся за право национальностей вообще, за самый национальный принцип в политике в полном его объеме»[120].
Но тот же Е. Н. Трубецкой писал после этого в «Русских ведомостях»: «Россия борется за независимость всех стран Европы, коим грозит германское завоевание и владычество. Пусть же эта война приведет и к обеспечению ее собственной независимости. Ведь именно как вопрос о независимости России, ставится теперь вопрос о Проливах. Совершенно очевидно, что нейтрализовать их — значит создавать для нас полную — и экономическую и политическую — зависимость от Германии».
П. Н. Милюков дал законченную, официозную формулу:
«Вступление Турции в число наших врагов дало возможность поставить на очередь окончательное разрешение вековых задач нашей ближневосточной политики.
Целью ее в настоящее время должно быть сделано приобретение Босфора и Дарданелл в полное обладание России, вместе с Константинополем и достаточной частью прилегающих берегов, чтобы обеспечить защиту Проливов»[121].
И экономист профессор М. Туган-Барановский: «Историческое стремление России к открытию свободного выхода из Черного моря обещает на этот раз увенчаться полным успехом, и это откроет блестящие перспективы для экономического развития всего нашего юга. Именно в этом направлении Россия и может получить достаточную награду за все понесенные ею в эту невероятно тяжелую войну большие жертвы»[122].
Между тем изданная в 1914 г. «Оранжевая книга»[123] совершенно правильно устанавливает факт переговоров между державами Тройственного согласия и Турцией о соглашении (телеграммы Тирса от 6 и 7 августа, Сазонова — 8 и 10 августа, Извольского — 9 и 11 августа ст. ст.). «Оранжевая книга» при этом лишь тщательно скрыла все, что могло дать читателю представление о содержании этих переговоров и предполагаемого соглашения.
Мы знаем уже, что одновременные действия на Западном фронте против Германии и Австрии и на черноморском против Константинополя и Проливов считались русским Генеральным штабом недопустимыми и невозможными. Отсюда проистекала необходимость удержать всеми мерами Турцию в спокойном состоянии до тех пор, пока не будут достигнуты решительные успехи на главном театре военных действий. Политика эта опиралась на предположение, что Турция примирится с реквизицией своих военных судов Англией[124] и останется безучастным свидетелем борьбы двух коалиций (от исхода которой, однако, зависело ее дальнейшее существование) — даже и после того, как державы Антанты отказались принять ее в качестве союзника и этим гарантировать ее от дальнейшего наступления со стороны России.
«Нет сомнения, — телеграфировал Гире Сазонову 2 августа (н. ст.), в день формального подписания германо-турецкого „союзного“ договора, — что, опасаясь нас и подозревая нас, вследствие наветов наших недоброжелателей, в намерении захватить ныне же Босфор, Турция в душе желает успеха
