– Я не могу дать согласия на этот брак, милорд.
Таков был ответ.
Погибнуть за Ирландию!
Графиня де Жанлис была не из тех женщин, которые избегают объяснений, дав неожиданный и неприятный ответ. Но начала она с того, что посмотрела на свою приемную дочь, увидела на ее глазах слезы и улыбнулась ей.
– Не плачь, Памела, иди к себе в комнату. Мне надо поговорить с лордом Эдвардом наедине. Послушайся меня и иди. Ты прекрасно знаешь, что для меня нет ничего дороже твоего счастья.
Безнадежное выражение лица бедной Памелы ясно говорило о том, что отсутствие в ее жизни молодого ирландца поставит под сомнение ее счастье. Но, привыкнув беспрекословно повиноваться, она покинула комнату и поднялась к мадемуазель де Серсей.
– Мне трудно поверить, мадам, что ваш отказ окончателен, – с трудом выговорил Эдвард, не отрывая взгляда от выходившего из комнаты обожаемого идола. – Неужели мне чего-то недостает для того, чтобы сделать счастливой ту, о которой вы по законной необходимости так печетесь?
– Пекусь, да. Но вот что касается законности, сэр Эдвард… Нужно ли мне напоминать вам, что Памела, которую я считаю своей приемной дочерью, не обладает ни именем, ни родословной, ни состоянием, если не считать приданого, которое пожелал дать ей монсеньор герцог Орлеанский, но оно вряд ли покажется удовлетворительным главе большого и родовитого семейства. Я слишком люблю Памелу, чтобы пожелать ей унизительной жизни в семье, которая не примет ее, несмотря на ваше желание с ней породниться. Госпожа герцогиня, ваша матушка…
– Моя мать прежде всего желает мне счастья, – заявил Эдвард скорее пылко, чем вежливо. – Я уверен, что она полюбит мадемуазель Памелу с первого взгляда, и ей не составит никого труда относиться к ней как к дочери.
– Вы, точь-в-точь как все влюбленные, мой друг, считаете, что весь мир смотрит на вашу возлюбленную вашими глазами. Я признаю, что Памела очаровательна, что она красивее многих и достаточно хорошо воспитана, чтобы занять достойное место в самом изысканном обществе. Но повторяю еще раз: всего этого недостаточно. Я не могу отдать вам ее руку.
– Мадам, вы повергаете меня в отчаяние! Что мне сделать, чтобы получить ваше согласие? Я думаю, что все же существует какое-то средство? Вы не можете так холодно и жестоко обречь нас двоих на несчастье, так как я смею надеяться, что мои чувства небезответны…
– Поверьте, я вовсе не радуюсь, отказывая вам. Что касается средства, то я вижу только одно-единственное…
– Какое же? Говорите скорее!
– Если вы привезете мне согласие герцогини Лейнстер, я имею в виду письменное согласие. И тогда мы посмотрим, что можно будет сделать. А до тех пор я запрещаю вам видеть Памелу.
– Всего-то навсего?! Ну так я мчусь, мадам, я лечу к моей матери… И вернусь очень скоро, чтобы вы сдержали свое слово. Через две недели я буду у вас!
– Посмотрим. Желаю вам доброго пути, милорд!
Час спустя Эдварда Фицджеральда уже не было в Турне, он мчался во весь опор в Дувр. Он переправился через Ла-Манш и появился перед своей матерью в маленьком городке Турнбридж, где она лечилась на водах.
Однако все оказалось не так просто, как предполагал наш влюбленный. Герцогиня Лейнстер была очень нежной матерью, и сын ее сказал чистую правду, утверждая, что она хочет для своих детей только счастья. Впрочем, как и все остальные матери на свете, а детей у нее было семнадцать человек! Неясное происхождение Памелы омрачило ее лицо легким облачком печали. Кровь Орлеанов? Допустим. Но этого никак не докажешь, и уж тем более не напишешь в пригласительном билете на свадьбу… К тому же, как любая мать, имеющая холостого привлекательного сына, она сама уже приглядела ему несколько невест и готова была немедленно представить их перед очами сына.
– Я мечтала для вас, Эдвард, о родовитой и знатной невесте, – вздохнула она. – Неужели вам так дорога эта девушка?
– Не могу даже выразить словами, до какой степени, мамочка! Когда вы ее увидите, вы меня поймете, я в этом не сомневаюсь! К тому же незаконнорожденных хватает и в нашей семье. А у Памелы почти королевская кровь!
Говорить с влюбленным молодым человеком бессмысленно. Герцогиня поняла, что отказ нанесет ее сыну смертельную рану и подтолкнет к самым жестоким крайностям. И если эта Памела, которая бежит из Франции вместе со своей семьей, способна отвлечь сына от революции, то пусть он на ней женится. Герцогиня больше не заставляла себя просить и написала то самое согласие в письме с просьбой о руке Памелы для ее сына. Обезумев от радости, Эдвард доставил письмо в Бельгию так быстро, как только позволили копыта его лошади.
Счастью молодых людей больше ничего не препятствовало, и медлить со свадьбой тоже не стали. Венчание состоялось 27 декабря 1792 года в замке неподалеку от Турне. Принц де Сальм, епископ этого города, предоставил его в распоряжение госпожи де Жанлис. Герцог Орлеанский собирался сам присутствовать на свадьбе, таким образом исправляя в некоторой степени сомнительное положение Памелы, но в разгаре был процесс над Людовиком XVI, и будущий цареубийца не мог покинуть скамью депутатов Конвента. Однако оба его старших сына, Луи-Филипп, революционный генерал под началом Дюмурье и одновременно герцог Шартрский, и Антуан, герцог де Монпансье, приехали и подписали брачный контракт. Их приезд преисполнил удовлетворения госпожу де Жанлис, она сияла. Молодые супруги тоже сияли, но их радость не имела никакого отношения к снобизму, она была искренней и трогательной. Влюбленные были заняты друг другом.
– Я буду любить вас всегда, Эдвард, – прошептала Памела, вкладывая свою руку в руку молодого человека.
– Я буду всегда вас любить, Памела, – отозвался Эдвард, сжимая ее ручку.
Оба они сдержали свое слово, и день их свадьбы стал началом редкостного счастья, рожденного искренней взаимной любовью, которой не суждено было погаснуть.
Сразу же после свадьбы Эдвард поспешил на родину, чтобы все его родные и весь Лондон восхитились его молодой женой. Уже 2 января молодые были в Лондоне. Памела своей красотой произвела сенсацию, ее успех в обществе был огромен. Она стала бы «королевой сезона», если бы они остались в Лондоне на более долгий срок. Но в Дублине собрался ирландский парламент, и Эдвард счел своим долгом присутствовать на нем. После месяца балов, приемов и светских триумфов лорд и леди Фицджеральд уехали в Ирландию.
Лорд Эдвард вернулся на родину в разгар волнений. Благодаря усилиям масонов, вдохновленных деятельностью французских якобинцев (Фицджеральд, надо признать, был не единственным, кого вдохновила Французская революция), сторонники свободной Ирландии действовали весьма энергично. Где только могли, они поднимали восстания, которые поддерживали страну в состоянии нестабильности и будили надежду на лучшее в сердцах простых людей, живших под тяжелым гнетом вот уже два века. Разбуженный народ стал подниматься повсюду, чтя своих вождей как святых, не произнося громко их имена, но передавая их друг другу тайком, и молва о них распространялась по всей стране со скоростью ветра. Слух о них вскоре дошел до парламента, и восставшие обрели горячего защитника в лице Эдварда Фицджеральда.
Даже, пожалуй, излишне горячего, по мнению местных дворян и, в особенности, старинных аристократов-пуритан, которые задавали в Дублине тон и диктаторски властвовали в гостиных. Чтобы офицер английской армии, вычеркнувшей его из своих рядов за пагубные взгляды, смел проповедовать в Ирландии кровавые идеи Французской революции – такого эти люди потерпеть не могли.
С какой радостью принялись недоброжелатели о нем злословить! И то, что он был сыном самой могущественной дамы в округе, не имело ровно никакого значения. Поспешили вытащить на свет все темные стороны его брака. Подумать только, он женился на незаконнорожденной дочери отвратительного Филиппа Орлеанского, чьи руки по локоть в крови его кузена Людовика XVI!
Вскоре Памела узнала, что такое унижения и оскорбления. Говоря с ней, знакомые язвили и даже поворачивались к ней спиной. Правда, не отличаясь большим умом, Памела сама постоянно собирала беды на свою голову.
Так, однажды вечером она поехала на бал без мужа и вернулась чуть ли не через час, утопая в слезах. Эдвард перепугался:
– Что случилось, сердце мое? Кто вас обидел?
– Ах, Эдвард! Если бы вы только знали! Люди до того невоспитанны! Никогда больше я не поеду на бал!
– Но скажите мне почему? Вам сказали что-то обидное?
– Надо мной открыто насмехались. Вы спрашиваете, из-за чего? Могу назвать вам сотню причин! Например, из-за моего платья. Хозяйка дома очень грубо попросила меня отправиться домой, сказав, что ее дом – не то место, где можно выставлять напоказ притворный траур!
Эдвард внимательно посмотрел на свою жену и нахмурился. Памела ничего лучше не придумала, как одеться с головы до пят в черное, украсив лишь прическу розовым бантом. Наряд смотрелся восхитительно, но одеваться в черное, когда только что был казнен король, которого ее отец отправил на эшафот, было по меньшей мере вызывающе.
