Шрирама задело это сравнение.
— Язык у нее всегда был, как бритва. Потому я и ушел, не сказавшись. Разве с ней можно было разговаривать? Она же никого не слушала.
В эту минуту он забыл, что говорит о мертвой.
— К ней приходили и рассказывали про тебя всякие страшные истории. Твоя деятельность ее очень тревожила. Что это с тобой приключилось? Я никогда не думал, что молодой хозяин, которого я так давно и так хорошо знаю, превратится в зигомара.
Сравнение с классическим разбойником уязвило Шрирама. Ему стало жаль себя, и он сказал:
— Я бы не пришел, если б не хотел увидеть бабушку.
— Это верно, — согласился Канни. — Ее часто навещал врач с Базарной улицы. И в последний вечер он здесь был со своей трубкой и шприцем. Он остался с ней до конца.
— Она все время говорила? — спросил Шрирам.
— Нет, но могла бы. К чему думать об этом сейчас? Давай думать о том, что мы должны сейчас сделать.
— Да, что надо сделать?
— Похороны. Надо с ними быстро покончить. Ты будешь дожидаться родственников?
Шрирам не привык решать сложные домашние проблемы. Он задумался. Слово «родственник» вызвало в памяти бабушкиного брата, на чьей дочери его хотели женить, и множество других людей, которые время от времени приезжали из деревни, обедали, ужинали и вечно говорили о земле и тяжбах. Бабушку эти разговоры завораживали, она забывала следить за Шрирамом, а он пользовался случаем ускользнуть в ближайшую лавку, где брал напрокат велосипед, и учился ездить стоя. Ему представилось, как он собирает всю эту толпу: небось станут вокруг покойницы и начнут оплакивать свои земли и тяжбы.
Эта мысль привела его в ужас.
— Мне они не нравятся, — сказал он.
— Да, я это знаю. Я тоже думаю, не надо слишком долго тянуть. Лучше поторопиться с похоронами. Только уж ты зажги погребальный огонь сам — это ведь для нее было важно. Может, это умиротворит ее дух.
— Я в этом ничего не понимаю, — признался Шрирам.
— Я тебе помогу, — пообещал Канни.
— Только вот что: я ведь не могу идти с похоронной процессией, — предупредил Шрирам. — Если ты все устроишь, мне, может, удастся прийти в конце.
— По-моему, полицейские сейчас не будут вмешиваться. В конце концов, они ведь тоже люди, — сказал Канни.
Шрирам вернулся в дом взглянуть еще раз на бабушку Женщины спали. Они лежали скрючившись рядом с покойной, положив головы на пол. «Они больше похоже на мертвых, чем бабушка», — подумалось Шрираму. Где-то прокричал петух. Шрирам вышел, тихонько прикрыв за собой дверь. Канни запер дверь своей лавки и тоже подошел к дому.
— Я оставляю ее на тебя, — сказал Шрирам. — Ты будешь здесь в восемь? Сделай все, как следует. О расходах не думай,
— Хорошо, я знаю. Я свои деньги всегда получу. Твой счет я держу в полном порядке. Можешь ни об одной ане не беспокоиться. Я даже записывал, что я время от времени доктору платил. А ты уверен, что ее родственники потом на нас не будут сердиться?
— Зачем тебе думать о том, будут они довольны или нет? Какое нам дело до этой глупой деревенщины? — проговорил Шрирам с излишней горечью.
В восемь Шрирам был на той стороне Сарайу, где кремировали умерших. Два-три погребальных костра, зажженных накануне, еще тлели. Здесь и там на земле валялись ветки бамбука и обрывки погребального покрывала. В Наллапиной роще показалась похоронная процессия. Носилки, на которых покоилось тело, были украшены цветами, их несли какие-то люди в белых рубахах с кольцами на пальцах. «Верно, нашлись какие-то преданные родственники, — подумал IIIpирам. — Несут свою ношу. А больше у бедной бабушки никого нет». И снова при мысли о деревенских родственниках его охватил гнев. Было уже жарко, хотя еще не пробило и восьми. «Ну и жара здесь», — думал Шрирам. Запряженные буйволами телеги перебирались вброд через реку, крестьяне, направляющиеся в город с корзинами на головах, неумолчно болтали о чем-то. Он заметил, что к реке пришли умыться люди. Он механически отмечал в уме все, что видел. Его занимало лишь одно: он ждал бабушку. Что они так копаются? Верно, это священники их задерживают: хотят получить побольше за свои заупокойные молитвы. А что, если это полиция задержала процессию? На миг его охватил непонятный страх: а вдруг полиция заподозрила что-то неладное и хочет произвести вскрытие? Меж тем преданные родичи внесли в калитку свою дорогую усопшую и поставили носилки на землю. Начались приготовления… На небольшом возвышении складывали, как положено, из сухих навозных брикетов костер для бабушки. За всем следил приказчик Канни: он торговался с поставщиками навоза и отдавал приказания служителям. Они с готовностью ему повиновались. Шрирам никак не мог понять, почему они его вообще слушаются. «Есть люди, которых все уважают», — размышлял Шрирам, с некоторой завистью следя за всем, что проделывали со своей усопшей богатые родичи.
Наконец появились и бамбуковые носилки с бабушкой. Их несли четверо мрачных носильщиков-профессионалов, которые и на людей-то едва походили, а сопровождали несколько соседей, два жреца да управляющий банком. Во главе процессии шагал Канни с горшком, в котором горел огонь. Шрирам бросился к деревянной калитке им навстречу. Первым в калитку вошел Канни. Он передал горшок с огнем Шрираму и сказал:
— Знаешь, огонь должен нести ты.
Шрирам принял горшок.
Лицо бабушки открыли и повернули к солнцу. Увидав его, Шрирам снова почувствовал боль. Носилки опустили на землю.
— Шрирам, соверши в реке омовение и возвращайся в мокрой одежде. Хоть это она заслужила.
Это сказал старый жрец семьи. Шрирам заметил, что все еще одет в платье торговца рисом, и почувствовал себя смешным.
Сколько Шрирам себя помнил, старик служил на всех семейных праздниках и торжествах, включая первую годовщину его рождения, которую отпраздновали с большой пышностью. Он был на несколько лет старше бабушки, но на удивление крепок и бодр, жилистый, с зеленоватыми глазами и носом крючком. Он был очень жаден до денег.
— У тебя есть две монеты по рупии? — спросил он Шрирама.
Шрирам не знал, что ответить, но бдительный Канни с гневом накинулся на жреца:
— Зачем у него спрашивать? Разве мы не договорились о цене?
Жрец, сидевший на корточках возле носилок, обернулся и сказал:
— Кто сказал, что эти деньги входят в общую сумму? Этого никогда не бывало. Это особые деньги. Наши предки повелели, чтобы самый дорогой и близкий родственник Незабвенного Усопшего положил ему или ей на грудь две серебряные монеты. Как говорят, это делается для того, чтобы облегчить им переход на тот свет. Я только повторяю, что записано в шастрах, ведь наши предки лучше знали, что для нас хорошо. Я только передаю их слова.
— А монеты потом куда деваются? — спросил управляющий банком.
Жрец притворился, что не слышит, а Канни ответил:
— Туда же, куда и остальные монеты: в сундук жреца.
— Да, это так. Неужели ты думаешь, что душа заберет их с собой? Надо взглянуть на это как должно, по-философски. Из этого мира мы ничего с собой не берем, — произнес жрец и процитировал санскритское изречение. Внезапно он обратил взор в ту часть крематория, где проходили богатые похороны.
— Вы вот на них посмотрите. Они люди благочестивые и все делают, как надо. Все обряды выполняют, все до единого.
— Мы тоже выполняем, — в сердцах произнес Канни.
Священник смирился.
— Не думайте, что мне нужны деньги, — бормотал он себе под нос, — я только делаю все, чтобы великая душа, которую я знал несколько десятилетий, была довольна.
Он глянул на Шрирама и распорядился:
— Теперь иди и быстро соверши омовение. Без этого мы не можем начать.
И, помолчав, добавил:
— Там у реки и цирюльник есть. Тебе надо усы сбрить да и волосы на макушке. Иначе все будет неправильно. В шастрах говорится…
— Я ни усов, ни головы брить не буду, — произнес Шрирам решительно.
— Что ж, — согласился священник. — Долг мой — сказать, что записано в шастрах, а там уж ты сам должен решать, по собственному разумению. Современная жизнь, конечно, мешает выполнять все правила, людям приходится приспосабливаться. Теперь есть даже люди, которые на похоронах стоят в европейских шляпах! Что уж тут поделаешь… «Мудрые принимают то, что произошло», — сказано в шастрах, и мы склоняем головы перед этим наказом.
Когда Шрирам вернулся после омовения, вода с него лила в три ручья, одежда прилипла к телу, а волосы — к голове. Носилки уже стояли на костре. Костер богатой семьи пылал вовсю, и провожавшие покидали площадку для кремации.
— До чего ж они деловые, — произнес священник, готовый восхититься всем, что бы те ни делали.
Шрирама взяла досада, а Канни сказал:
