Шрирам подумал и с расстановкой ответил:
— Не верь ни слову из того, что услышишь. Помни, люди говорят неправду.
Бабушкино лицо сморщилось в счастливой улыбки.
— Злоречивые людишки! — вскричала она. — Да будут все, кто о тебе плохо говорит или думает, кто на тебя клевещет, сбивает с пути или вводит в соблазн, да будут они…
В этот миг в голове у Шрирама мелькнула мысль, что старушка, возможно, имеет в виду Бхарати. Он постарался ее отвлечь.
— Бабушка, не переутомляйся, ты бы легла.
— Зачем это? Я не больна. Ты этому врачу поверил! Пусть только покажется мне на глаза. Я ему скажу, что я о нем думаю. Его бы воля, он бы меня заживо сжег!
И она горько рассмеялась. Но тут же вспомнила, что он не дал ей договорить.
— Кто бы ни были эти люди, что увлекли тебя из дому, мужчина, женщина или еще кто, пусть погибнут и мучаются страшными муками в аду!
Произнеся это проклятие, она почувствовала радость и облегчение. Шрирам подумал о полицейских, поджидающих его во дворе, и сказал:
— Бабушка, не переутомляйся, тебе нельзя слишком много говорить.
— Почему это нельзя? Кто сказал, что нельзя? — ответила она. — Сколько захочу, столько и буду говорить, никто меня не остановит.
Тут один из полицейских заглянул в дверь, но бабушка так грозно спросила: «Ты кто такой?», что он тут же скрылся.
— Кто это? — спросила бабушка у Шрирама.
— Это ко мне, — отвечал он.
Он тихонько гладил ее по руке, и вскоре она успокоилась. Он дал ей несколько ложек молока. Она сказала:
— Как я рада тебя видеть. Ты хороший мальчик, только не позволяй всяким людям сбивать тебя с толку. Останься со мной. Не оставляй меня опять одну.
Шрирам уложил ее, и вскоре она заснула. Он вышел н сказал инспектору:
— Пошли.
Канни проводил его до джипа. Шрирам сказал:
— Канни, позаботься о бабушке, пока я не вернусь. Не знаю, сколько меня продержат. Постарайся меня навестить — расскажешь, как она. Надеюсь, глава разрешит нам свидания. Не знаю, что ты с ней будешь делать.
С минуту он стоял, склонив голову, а потом, словно поняв, что эта проблема неразрешима, влез в джип.
Канни сказал:
— Не волнуйся. Она нам как мать. Мы о ней позаботимся.
Часть четвертая
Его поместили в Центральную тюрьму. В камере их было несколько человек; он спал на твердом цементном полу. Их будили в пять. Это было самое неприятное. Как грустно было порой возвращаться в суровую тюремную действительность из сладкого мира сновидений. Они торопливо поднимались, мылись под краном, из которого едва капала вода, шли на оправку. Ему было тяжело оправляться на людях. Хоть бы позволили ему подождать, пока все другие уйдут, думал он поначалу. Но конечно, это было невозможно: надзиратель стоял над ними и торопил их.
Однажды Шрирам сделал попытку сказать об этом высочайшему лицу, приехавшему с инспекцией. Высочайшее лицо обходило помещения, а за ним на почтительном расстоянии шел начальник тюрьмы и все прочие должностные лица. Заключенных выстроили шеренгой в центральном дворе, вокруг которого стояли бараки отвратительного рыжего цвета; великий человек шагал мимо, высокомерно поглядывая на них. Заключенных предупредили, чтоб стояли неподвижно, чтоб ни пальцем не шевельнули, ни звука не произнесли, когда тот пойдет мимо; если их ни о чем не спросят, им надлежало молчать. Но Шрирам, увидев, что божество приближается, не выдержал, сделал шаг вперед и начал:
— Сэр, у меня жалоба. Я хотел бы попросить…
Его тотчас схватили и оттащили в сторону, а высочайшее лицо проследовало мимо, сделав вид, что ничего не заметило. Когда он уехал, Шрирама вызвали к начальнику тюрьмы. Охранники схватили его за руки, заставив встать на вытяжку перед столом начальника тюрьмы. Тот оторвался от бумаг и сказал:
— Ты нарушил тюремную дисциплину и должен понести наказание.
— Какое наказание? — спросил Шрирам.
Начальник, всего час назад следовавший за важным посетителем, словно послушный щенок, топнул под столом ногой и заорал:
— Я не потерплю, чтобы ты так со мной разговаривал, понял?
Шрирам испугался. А ну как тот взбесится и пнет его ногой? Он ведь здесь хозяин: захочет, и кого угодно убить может. Люди могут сколько угодно болтать, что монархию надо уничтожить, но здесь царила абсолютная монархия. Это был мир ее безграничной власти, и сделать тут никто ничего не мог.
— Да, сэр, — сказал Шрирам покорно.
Впервые в жизни он говорил таким тоном.
Начальника это обрадовало.
— Почему ты вышел из строя? — спросил он. — Что ты хотел сказать?
Шрирам подумал, что лучше говорить прямо.
— Я хотел спросить: нельзя ли что-нибудь сделать, чтобы не оправляться на людях?
Начальник хмыкнул:
— Ты думал, что можешь чего-то добиться через мою голову? А?
— Дело не в этом, сэр, просто мне раньше это на ум не пришло, вот и все.
— Тебя спасло то, что больше ты ничего не сказал, — произнес начальник. — Если б ты с ним заговорил, тебя бы заковали в цепи. Запомни, нам тут нарушители дисциплины не нужны, понял?
— Да, сэр, — отвечал Шрирам, совершенно раздавленный его словами.
Начальник немного смягчился.
— Если тебе что нужно, ты мне скажи.
— Да, сэр, — повторил Шрирам.
С этим человеком лучше всего соглашаться; все другое выводит его из себя.
Начальник спросил:
— Так что ты хотел сказать главному инспектору?
— Я хотел у него о нужниках спросить, — отвечал Шрирам, которому надоело снова и снова возвращаться к этой щекотливой теме.
— Ах, вон как, — протянул Начальник. — Вот что я тебе отвечу на твою жалобу.
— Что, сэр?
— Ничего другого ты не получишь, понял?
— Да, сэр, — произнес Шрирам спасительную фразу, — но можно мне узнать почему?
Охранники, обеспокоенные его наглостью, схватили его иод руки. Однако начальник и глазом не моргнул.
— Запомни, в другое время мы бы тебя просто расстреляли. Ты здесь не гость, а заключенный. И заключенный не простой, а по Указу об обороне Индии.
— Но ведь суда не было. Сколько времени я здесь пробуду?
— В таких случаях суда и не надо. Весь мир знает, почему ты здесь.
— Я только пытался исполнить свой долг, — сказал Шрирам.
Начальник пнул ногой стол.
— Я не позволю всяким говорить тут о политике!
На слове «политика» он чуть не поперхнулся.
— Да, сэр, — снова сказал Шрирам, и тот успокоился.
И в виде одолжения прибавил:
— Ты не последователь Ганди, но и не обычный преступник, а потому ты опаснее любого из них.
На это Шрираму нечего было возразить. При слове «Ганди» он вспомнил о Бхарати и горько пожалел, что не сдался в руки полиции вместе с нею. С ним бы тогда, наверное, обращались как с уважаемым политзаключенным.
«А где сейчас Бхарати?» «Случаем, не в этой ли тюрьме?» «Вы мне разрешите с ней повидаться, если она здесь?» «Как она, здорова?» Все эти вопросы теснились у него в голове, пока он молча стоял, глядя в стену.
Начальник сказал:
— Я рад, что ты внимательно слушаешь то, что я тебе говорю. Но я должен тебя сразу предупредить: пока ты находишься в этих стенах, тебе не стоит нарушать правил.
Вдруг он спросил:
— О чем это ты задумался?
— Я только думал, сколько меня еще здесь продержат. Ведь прошло несколько месяцев. Я уж и счет потерял.
— Тебе это ни к чему, все равно тебе это не поможет. Ты здесь пробудешь столько, сколько будет угодно Его Величеству, и все тут. Мы получили указание содержать тебя так же, как и твоих дружков, получивших разные сроки строгого режима. Вот и все. Можешь идти. Уведите заключенного.
Охранники щелкнули каблуками, отдали честь и повели Шрирама к дверям. Начальник бросил ему вслед:
— И впредь обращайся со всеми просьбами ко мне.
— Да, сэр.
— Вот и все. Уведите.
И его увели.
Последовавшие недели, месяцы были столь однообразны, что слились в одну череду. Понемногу Шрирам освоился; он уже научился ценить небольшие отклонения от обычной рутины. Он радовался, когда его назначили работать в карьере за тюрьмой. Камни, которые он тесал, были горячими от солнца; солнце жгло ему спину, железный молот в кровь стирал руки, но ему это нравилось: хоть и под охраной, но на это время он выходил из тюрьмы. Он работал вместе с другими заключенными, которые оказались за решеткой за разные преступления, от убийства до карманной кражи. Большинство из них строило планы на будущее, когда они выйдут на свободу. Кое-кто собирался возвращаться сюда снова и снова и кончить свои дни в тюрьме.
В окружении этих грубых людей Шрираму было не по себе: они смеялись над его изнеженностью и глупостью. Они просто не могли понять, зачем он пошел на все эти неприятности от полиции только потому, что кому-то захотелось, чтобы он это сделал, а не потому, что такие подвиги, как пускание поезда под откос, приносили ему определенную долю в прибыли. Это был новый взгляд на вещи.
