Ордынцы оказались лучниками из погибшей тысячи Нургалея. Гордые и злые от неудачи, они явно не боялись гибели. Плечи и спины их бугрились яростно под охватами арканов. Один из них глянул на атамана так вызывающе, что Меркульев едва не зарубил его. А перед ханом воины преклонились мгновенно.
«Казаки бы убили сразу атамана, который проиграл сражение. Стали бы глумиться. В сущности, ордынцы нас добрее, — подумал Скоблов. — У казаков нет уважения к заслугам. Одержи сто побед — ты атаман! Ошибся — умри! Власть имущий не имеет права на ошибки! Это основа казацкого судебника! Лучше уж быть рядовым казаком!» — последние слова полковник произнес вслух.
— Ежли все будут рядовыми, кто ж отвечать станет за землю родную? — хитровато прищурил глаз Меркульев.
Ордынцев накормили досыта вареной бараниной, кулебяками. Одежду им выдали добротную, снятую раньше с убитых. Оружие вручил хан: сабли, луки и стрелы, арканы. Коней воины в степи отловили сами, кому какой понравится. Казацкая сотня сопровождала хайсаков до брода. Проводы были торжественными. Мальчишки руками вслед махали. Ордынцы смеялись, строили огольцам устрашительные рожи. Уходила с ханом Ургаем и Фарида, на вороном коне, вооруженная клинком и двумя пистолями.
— Прости, Фарида! На смерть посылаю тебя. Но будь нашим послом, дозорщиком, ухитрителем. Ежли Ургай победит, требуй обещанное: триста возов медной руды, кошму, семь тыщ баранов. И помни — бараны нам вообще не потребны! Овцы — уловка, отвод глаз. Ты на погибель идешь за медь для пушек.
— Присмотри за моим Соломоном, — попросила Фарида, смутясь.
— Не обидим шинкаря зазря, — великодушно пообещал Меркульев.
— Знахарка наворожила мне соперницу.
— Господи, да кому нужен твой мосол? — передернулся атаман.
— Сопернице твоей я ноги переломаю, — шутя напророчила Дарья.
Меркульев обнял Фариду на прощание, как дочь. Он ласково похлопал ее по спине тяжелой, горячей ладонью. Шлепнул по заднице.
— Не можно так! Меня любить не станут! — засмеялась Фарида.
— А я и не хочу, чтобы там тебя любили! — погрозил пальцем атаман.
Дарья вспомнила Насиму, всплакнула. Загубили одну хорошую девку, посылаем вторую черту в пасть. Фарида заметила слезы Дарьи, у самой задрожали губы. А плакать при казаках нельзя, снимут с похода.
— Поплачу в степи, — успокаивала Фарида сама себя.
— Ты вернешься, Фарида! — крикнул Федоска, впервые в жизни выговаривая букву «р».
— Твои бы речи да богу навстречу, — погладила сынка Дарья.
Фарида прыгнула на коня. Заплясал жеребец по-звериному, замотал головой, рвется в бег.
— Казаки живут отчаянно! — крикнул атаман.
— Умирают весело! — ответила Фарида.
И ушел ордынский отрядик за брод, поскакал в степь навстречу тревожной неизвестности. Казачки и дети махали им вслед. Все вспоминали любимицу Насиму. Все жалели Фариду.
— Пошто на смерть направил девку? — удрученно спросила Дарья.
— Такова уж моя судьба: посылать людей на смерть, на муки, на славу! Посылать на победы! На борьбу за казацкий Яик, за Русь!
В успех задуманного наскока никто не верил. На Меркульева и Скоблова смотрели, будто на спятивших с ума.
— Мурзу победить не так просто, — вздохнул Микита Бугай.
— Он перебьет энти три десятка за миг, пей мочу кобыл! — поддержал его Устин.
— С коих пор вы стали жалеть ордынцев? —дивился Герасим Добряк.
— А Фарида?
— И Фарида татарка. Даже хуже: татарка, обнюханная торгашом! Ха-ха!
— Не собирай сплетни-то, как баба.
— Даю на отрубление ухо, — начал было Гришка Злыдень, но его оборвали грубо...
— У тя ухо уже один раз отрубили!
— Я умру от горя, если Фарида погибнет! — писклявил шинкарь.
— Что ж ты не умер, когда мы у твоей Сары отрубили башку? — съязвил Емельян Рябой.
Больше всех шумел у брода Овсей. Он залез на укреп, размахивал длинными руками:
— Допустим, братья, что Ургай одолеет Мурзу. И вот он снова, предположим, станет правителем орды. Хан тогда почувствует силу и власть. Он сразу же изменит свое отношение к Фариде, к прежним обещаниям. С какой стати отдаст от нам семь тыщ баранов? Не висит же сабля над головой, можно не торопиться. Токмо молитва моя может спасти Фариду!
— Фарида-то не крещена, Овсей!
— Молись, молись, Овсей!
— Не смейтесь над святым! Помните, он ветер нам вымолил при поджоге степи? — заступился за расстригу Балда.
— Все победы казаков Яика от моих молений! Пора мне кошт увеличить! Давайте, казаки, договоримся... Ежли Фарида вернется моими молитвами, вы мне ставите каждый месяц по бочке вина! За счет казны войсковой. И так — двенадцать лет подряд!
— Один год! — начал торговаться Меркульев.
— Соглашайся, Овсей! — шепнул расстриге Федька Монах.
— Два года! — сбавил, но еще спорил святой.
— Один год! — неумолимо повторил атаман.
— Согласен! Я сотворю чудо, верну вам Фариду! Сказано в писании священном: «Все уклонились, сделались равно непотребными. Нет делающего добро, нет ни одного!»
— Ежли Фарида не вернется, я тя заклюю! — угрозил расстриге Герасим Добряк.
Меркульев в молитвы Овсея не верил, но верил его поразительному везению. Иногда атаман даже сомневался в себе. Мол, вдруг Овсей все-таки общается с богом. Почему же все его молитвы исполняются? Почему же иногда расстрига отказывается вершить молитвы? Он умеет чуять беду? Он чует и удачу! За Фариду даже и двенадцать бочек вина не жалко. Лишь бы не ошибся Овсей! Да и не можно жить священнику на нищенском коште. Весточки от Фариды ждали с нетерпением и опаской. У татарки с собой взято было три ястреба-кречета.
И прилетел через семь дней первый ястреб. Катился бурей на восток хан Ургай. Было с ним уже сорок тысяч воинов. Фарида рубилась в битвах рядом с ханом. Спасла его однажды от злой сабли одолителя выстрелом из пистоля.
Вернулся в казацкие руки доброй вестью и второй сокол. Узнал Меркульев, что Мурза-самозванец еле ноги унес в горы с тремя сотнями. Хан Ургай согласился отдать казакам кошму и руду, а баранов жалеет. Вместо семи обещает плутовато всего три тысячи. На камни, к счастью, хан щедр. Дает сто возов руды. Фарида угрожает, торгуется.
Третий кречет радостью с неба воссиял, золотой звездой упал. Ведет Фарида караван: сто сорок возов медной руды, тысячу овец, девять подвод с кошмой верблюжьей. Исполнил свое слово Ургай. Правда, к броду пришло в стаде всего пятьсот баранов.
— Был точно тьма баран! Одного овечку волки грыз! Другой мерлушка сдох от печаль. Третий курдюк мой на костре жарил! И кой-какой утеклец обратно! — объяснял лукаво и весело ордынский пастух-перегонщик.
Меркульев ликовал. Есть медная руда для пушек. Кузнец Кузьма и Егорий обещали лить добротно орудия и короткоствольные ядрометательные страхилы из железной руды. Но железные пушки и ядрометы огненные у них разваливаются после двух-трех выстрелов. Бывает, что и с первого заряда взрываются. Прошке Лаптеву голову недавно оторвало. Да и у Федьки Монаха разлетелась пищаль, излаженная Егорием. Кузнец клянется, что дело пойдет с пуском новых, укрупненных домниц. Но уверенности нет пока и в домницах. Главенствует на войне красное литье. Особливо хороша колокольная медь с серебром. А ордынская руда содержит в себе много серебра. И даже несколько доль золота. Крепость этой меди необычайная. Стволы выдерживают тройной заряд пороха. Велика и неотразима у них убойная сила. На камне медь чуточку хуже. И не пробьешься к ней в горы через башкирцев и заслоны московитян. А пробьешься, добудешь руду — опять беда: не можно вывезти. Отрезан Яик от Каменного Пояса. Бог оторвал от великого горного хребта и бросил к реке казачьей токмо один ломоть: Магнит-гору. Да и та без удобности!
Кузьма и Егорий пророчат рудной горе великое! Да из кликушества и даже божеского прозрения не отольешь пушки. К тому же далековато Магнит-гора от казацкого городка. Илья Коровин, кузнец и Хорунжий с полком тридцать два солнца в походе утеряли, а притащили токмо тридцать лодок железных глыб. Фарида одна-одинешенька в степь с ордынцами уходила, а приволокла девять подвод с кошмой, полтысячи овец и сто сорок возов медной руды. От кого же очевиднее польза? Кто же для Яика принес боле добра?
Потому и кланялись все с рушниками Фариде, звали ласково в гости. Не менее знаменитым был в эти дни и Бориска — сын кузнеца. Он за три дня расписал белый простенок шинка картиной страшного суда. Никто не ведал, что он малюет. Художник рогожами прикрывал нарисованное. На четвертый день при огромном скоплении народа Овсей торжественно снял рогожи. Тишина воцарилась. На суде страшном грешники мучаются по левую сторону, праведники ликуют — по правую. Но очень уж мало праведников. Однако все казаки и бабы начали искать себя среди святых. Первым крякнул довольно Меркульев: себя узрел! В толпе начали раздаваться возгласы радости и рыки гнева. Под ликом Саваофа угадывался умерший гусляр Ярила. Аксинья с Гринькой опять предстали в облике богоматери с младенцем. Лукерья — мать Бориски — ангелом парила. Насима и Дарья стояли в белых шалях рядом с богородицей. Тонконогая зеленоглазая Дуняша свечи в раю зажигала. Соломон, Фарида и Овсей вино из бочки разливали, угощали праведников. Илья Коровин готовил пищу для святых: жарил на вертеле барана. Ульянка Яковлева пеленки стирала для божьего сына. Охрим читал книгу спасителя Руси Авраамия Палицына. Марья Телегина корову в рай на верви приволокла. Матвей Москвин переписывал казаков гусиным пером, дабы с них подати взымать в казну бога. Егорий устанавливал пушку о двенадцати стволах для защиты райской тверди. Меркульев указывал праведникам места, бо некоторые толпились глупо. Хорунжий, с саблей, в шеломе позолоченном, охранял вход в рай. Есаулы Василь Скворцов, Тимофей Смеющев и Федул Скоблов дыбу для допроса праведников готовили. Без дыбы не покаются в грехах. И над всем этим благолепием парил на огромных белых крыльях архангел — Ермошка.
