раскалывается.
– Я вот что… – залепетал он, – я сейчас собираюсь в магазин кое-что купить и заодно возьму таблетки. Вам какие лучше? Спазмалитик или анальгетик?
– Спазган, пожалуй, подойдет, – ответил я.
– Я сейчас, мигом, я быстро, мне там много покупать не нужно, – заторопился Алекс.
– Да ты не спеши, я подожду.
Я вернулся к себе и стал прислушиваться, через пару минут дверь захлопнулась и на лестнице раздались торопливые шаги. Я набрал Борькин номер.
– Пацан ушел, но скоро вернется, – сказал я, – бери Мотю и иди гуляй с ним по улице, как увидишь малыша, маячь. Если он вернется слишком быстро, сделай вот что: оставь ему Мотю, скажи, что тебя приспичило, мол, ты вернешься через пару минут. Понял?
– Не дурак, – сказал друг и отключился.
Через несколько секунд я уже был в Наташиной студии. Квартирка у нее аккуратная, вылизанная до блеска. С прозрачными воздушными шторками из органзы, красивыми, ухоженными цветами в крупных кадках, симпатичными светильниками на стенах. Обставлена и украшена студия недорого, но в ней всегда идеально чисто и очень уютно. Я не частый гость в Наташиной квартире, и какие-то детали ее интерьера просто не отложились у меня в памяти. Я огляделся в поисках чего-то вроде компьютерного стола, потому что не помнил: а был ли он у нее? Обычно в рабочих столах люди держат документы, важную переписку, какие-то деловые бумаги. Но в Наташиной квартире ничего подобного не имелось. Ноутбук, впрочем, был, он лежал на низком журнальном столике, залезать туда я не собирался, это заняло бы все имеющееся у меня время и еще не известно, с каким результатом. Я лихорадочно соображал: Наташа косметолог, ей вроде бы рабочий стол и ни к чему, а чем занимается Алекс, я понятия не имел. Кажется, Наташа когда-то что-то об этом говорила, но я то ли просто не запомнил, то ли не поверил и потому не запомнил, то ли вообще пропустил мимо ушей. Где еще люди могут хранить свои бумаги? Понятное дело, что человек, которому никогда не приходилось делать обыск в чужой квартире, испытывает замешательство. Можно попытаться представить себе, где Наташа хранит свои документы и сбережения, но зачем они мне, что нового даст мне их просмотр? Надо было понять, где держит свои пожитки ее любовник. Я лихорадочно открывал и закрывал тумбочки, пошарил в платяном шкафу. Кроме одежды, ничего. Но этого просто не может быть, где-то же он держит свои личные вещи! Сумка Алекса отыскалась в прихожей, в самом нижнем отделении встроенного шкафа с демисезонной и зимней одеждой, заставленная обувью и всевозможными средствами для ухода за ней. Я с жадностью накинулся на эту находку, понимая, как мало у меня времени. Небольшая сумочка с документами нашлась практически сразу, я вытащил ее, стараясь не нарушать порядка сложенных в сумку вещей. Первое, что привлекло мое внимание – довольно старомодное и потрепанное портмоне. Если бы я не нашел его в мужской сумке, я бы подумал, что оно принадлежит женщине, слишком уж нарядной была выделка кожи, мальчики обычно такие не носят. Я открыл его и сразу понял, что для того, чтобы тщательно оценить его содержимое, мне потребовалось бы гораздо больше времени, чем у меня есть. Там оказались визитные карточки, половина на русском, половина почему-то на испанском языке. Принадлежали они в основном адвокатам, каким-то финансовым консультантам и даже банкирам. Я искал паспорт, чтобы узнать фамилию пацана, но документа не было, наверное, он носит его при себе. Досконально штудировать карточки я не видел смысла – время уходило слишком быстро. В другом отделении я нашел две золотые карты «Виза», какие-то записки с цифрами и сокращенными обозначениями. Чего именно, понять не смог. С обратной стороны портмоне имелось отделение для фотографий, и я поначалу решил в него не заглядывать ввиду надвигающегося цейтнота, но потом рука как-то сама собой полезла в этот кармашек, и в тот же момент я понял смысл выражения «застыть как соляной столб». Там была одна-единственная фотография, изображавшая молодую и прекрасную, улыбающуюся женщину в свободном развевающемся на ветру платье и соломенной пляжной шляпке. От увиденного сердце мое сжалось в такой тугой комок, что стало трудно дышать. Это была Аля, никаких сомнений, ее я не мог бы спутать ни с кем. Поля шляпки бросали тень на ее главный опознавательный признак – разные по цвету глаза – но даже при этом я был уверен, что не ошибаюсь. Трясущимися руками я схватил айфон и сделал фотографию. Спасибо, что хоть на это у меня хватило сообразительности, потому что невозможно сказать, сколько времени я провисел над изображением своей возлюбленной, вместо того чтобы тщательно обыскивать содержимое сумки. А там, видимо, было много интересного, что следовало бы подвергнуть анализу. Какая-то покрытая ламинатом старая официальная бумага, судя по формуляру документа, свидетельство о смерти. Тоже на чужом языке, если я не ошибся, испанском. Выписки с банковских счетов: иностранных и российских. Свежий договор аренды банковской ячейки (и это у пацана, которому едва ли больше 22 лет!). В общем, документы имелись, было что почитать, но едва я отошел от созерцания фотографии, внизу, у входа в подъезд, приветственно затявкал наш Мотя, и я понял, что мое время истекло. Нужно будет подарить Наташе с Алексом романтический ужин в моем ресторане и прийти сюда еще раз, чтобы сделать копии со всех документов, никуда не торопясь. Впрочем, пару бумаг я все же переснял: договор с банком об аренде ячейки, номера золотых карт «виза», свидетельство о смерти, которое, как я внезапно почувствовал, имеет какое-то большое информационное значение. Пора было убираться восвояси. Я быстро сложил все, как раньше, заставил сумку обувью и еще раз огляделся в комнате – не наследил ли я где-нибудь? В той части Наташиной квартиры, где находится ее спальное место, мне бывать приходилось, только когда она болела, и я помогал Алексу. Больше мне там делать было нечего. И сейчас я кинул лишь беглый взгляд в сторону ее широкой добротной кровати с красивым покрывалом, и меня опять словно пригвоздило к полу. Я понимал, что мне надо уходить, но я ничего не мог с собой поделать: ноги сами понесли меня туда, где на прикроватной тумбочке в аккуратной чопорной рамочке стоял рисунок. У меня пересохло в горле, я точно знал, что раньше я его там не видел, ибо сразу понял бы, что это такое. А это был карандашный рисунок, и в изображенном на портретике парнишке никто теперь уже не узнал бы меня. Я вообще
