к частным школам для моих девочек, потому что местной администрации я не могу доверять, как и городу, в котором я живу всю жизнь, в котором моя семья жила много поколений, больше ста лет!
Линетт рядом с Джи зашевелилась. Она сжала ладони на коленях и задергала ногой. Она нервничала, и это было заразно. Он отклонился от нее. Джейд взяла Линетт за руку, чтобы успокоить ее. Женщины сплели пальцы. Джейд качала головой из стороны в сторону, не соглашаясь с предыдущим оратором. Джи понял, что она вот-вот взорвется.
Следующим выступал мужчина в клетчатой рубашке, с длинной бородой и бакенбардами. На каждом предложении он тыкал пальцем в пол для эффекта. Он говорил на одном дыхании, так гладко, что в этом было что-то ужасное.
— Я один не боюсь об этом сказать? Что, если эти дети плохие? Кто-нибудь проверял их дела? Как вы защитите наших детей? Введем металлоискатели? А что будет в коридоре, когда моя дочь переходит из одного класса в другой? А на парковке? Там придется установить камеры.
Джи уставился в одну точку, все вокруг потемнело. Он вытер лоб рукавом. Он закрывался, уходил в себя. Он чуть не пропустил, как Адира подошла к микрофону, прилежно сложив руки перед собой, и, высоко подняв голову, сказала:
— Меня зовут Адира Говард, и с осени я пойду в одиннадцатый класс в Первой школе. Сегодня я пришла сюда, потому что меня переполняли чувства. Потому что я тоже хочу будущего…
Джи поразился Адире. Она одновременно казалась такой глупой, храброй и красивой.
— Моя семья тоже живет тут много поколений. И я заслуживаю будущего не меньше других. Мне больно знать, что мне тут не рады, в школе, до которой от моего дома всего пятнадцать минут, и все только из-за цвета моей кожи.
С переднего ряда раздались одобрительные свистки, и Говарды поднялись, аплодируя дочери. Несколько белых взрослых тоже встали ей похлопать, и Джи подумал: а они почему до сих пор молчали? Где все те люди, которые публиковали в газетах заметки о достоинствах этой программы? Где это большинство, которое выступало за перемены?
Адира еще стояла у микрофона, и когда снова раздались неодобрительные крики, Джейд вскочила, чтобы встать в очередь. К микрофону подошел лысеющий мужчина в бордовом поло. Он долго качал головой, прежде чем заговорить.
— Дело тут не в расе, — сказал он. — Дело в справедливости. Мы не обязаны отказываться от своих прав по прихоти очередного чиновника, который оказался у власти. Я знаю, что этой девочке стоило немалой храбрости вот так вот встать и сказать все это, но вы, девушка, категорически не правы. Все это никакого отношения не имеет к цвету вашей кожи. Я двадцать лет преподавал в Сельскохозяйственном техникуме Северной Каролины — а это исторически черный вуз, — прежде чем переехать сюда, так что я не расист, и с вашей и чьей-либо еще стороны было бы преступлением такое обо мне говорить.
В ответ на его слова в зале загикали и закричали. На сцене директриса застучала молотком, к которому до этого не притрагивалась. Сидевшие на сцене представители школы заерзали — все, кроме черного мужчины, который спокойно сидел на краешке стула, сложив руки домиком. Джи не мог понять, как он так спокойно сидит у всех на виду — может, на сцене в такие моменты лучше, чем в толпе. Следующей была Джейд.
— Мой муж хотел всего самого лучшего для нашего сына. Мы всю жизнь тратили на то, чтобы придумать, как дать ему все. Нам не все в жизни дали просто так, как многим в этом зале. Ваши дети ходят в эту школу просто потому, что унаследовали это право — они к этому будущему движутся с рождения. А для моего сына это меняет всю его судьбу. А его судьба уже не раз менялась, причем не всегда к лучшему, и ни разу он не был в этом виноват.
Джи весь сжался.
— И теперь, раз у него появился такой шанс, мы не позволим его у нас отнять. Не позволим бросить его в хвосте. И каждое утро, каждый день, я буду приходить сюда, чтобы удостовериться, что его встречают так, как должно, как, согласно закону, он того заслуживает. Ставьте свои металлоискатели. Ставьте камеры на парковке. Знаете, что вы увидите на них? Мое лицо.
Пока Джейд шла к своему месту, ей вслед кричали. Весь гнев Джи сконцентрировался на матери. Она села в кресло рядом с ним, и он отвернулся, скрестив руки.
— Что я теперь не так сделала? — спросила она, и он подумал, есть ли смысл сейчас в честности.
— Я хочу быть как все, а ты так говоришь, как будто готова с ними воевать.
— Ты слышал, что говорят другие родители?
— Да плевать мне на них. А обо мне ты подумала? Мне не нужны проблемы.
Джейд покачала головой.
— Они разглагольствуют, потому что больше ничего не могут сделать. Сам увидишь. Просто надо дать им знать, что ты не слабак, что ты ответишь, если что…
Он чуть не подсочил от визгливого голоса. Кто-то говорил что-то Джейд с самого конца зала.
— Я хочу кое-что сказать девушке, которая сейчас выступала…
К микрофону встала изящная светловолосая женщина с пышной распушенной прической.
— Как вы смеете говорить, что мне в жизни что-то досталось просто так! Если ваш муж хотел дать вашему сыну все, надо было просто взять и переехать в этот район, как сделала я. Мне многим пришлось пожертвовать, чтобы тут оказаться. Это многого мне стоило. И моим детям. И я не собираюсь от этого всего отказываться, чтобы вам просто так дали то, чего вы, по-вашему, заслуживаете, — это неправильно и не по-американски.
На это зал захлопал так рьяно, как никому до того не хлопал. Люди затопали и повставали с мест. Директриса тщетно стучала молотком. Женщина с пышной прической не замолкала, и Джи никак не мог отвести глаз от ее узкого лица, от ее горящих расширенных глаз.
— Я такая не одна, — продолжала она. — Мы собираемся устроить шествие! И на этом мы не остановимся. Учебный год еще не начался. У нас есть время.
