Лэйси-Мэй сжала кулаки, уставила руки в боки, раскраснелась и дрожала. Ему вдруг захотелось поднять руки, прикрыться, будто она могла его ударить. Она смотрела на него злобно, сжав губы, покачивая головой из стороны в сторону, как будто непроизвольно. У ее взгляда было название: asco, так смотрят на сбитое животное на обочине, asco, так смотрят на человека, который тянется к вам грязными руками, asco, при виде вывороченных кишок, гниющего дерева, кишащего личинками. Может, так она на него и смотрела всякий раз, как он упарывался, и это отложилось где-то у него в мозгах, потому что теперь он узнал этот взгляд. Он видел, что это самое ее глубокое чувство к нему. Ему хотелось сказать, это же только один раз. Хотелось сказать, я завяжу. Хотелось сказать, я найду помощь. Но она не станет от этого иначе на него смотреть. Он ничего не может сделать. Робби осел на пол, скрестил ноги и заплакал. Лэйси-Мэй даже и не думала его утешать. Она снова ушла.
Дверь в ванную распахнулась, и при этом звуке он поднял глаза. Из того конца номера появилась Маргарита, с распухшей губой и порезом под глазом. Он не знал, что она не ушла с остальными. Интересно, что она успела услышать.
— Пепита, — сказал он и встал на четвереньки. — Мне так жаль, доченька. Прости меня. Ты должна понять…
Маргарита покачала головой, успокаивая его.
— Ничего, папочка. Ты не виноват. Это я придумала. Я виновата.
6. Август 2002 года
Пидмонт, Северная Каролина
У Джейд чесались губы, так хотелось покурить, ноги под сиденьем тряслись, когда она въехала на парковку Первой старшей школы. Она припарковалась и обернулась к Джи. Он прислонился к окну, прижавшись лицом к стеклу. Она потрясла его за плечо и позвала.
— Это к лучшему, — сказала она. — Хотела бы я, чтобы у меня была такая возможность, когда мне было, сколько тебе.
Он все равно не смотрел на нее.
— Конечно, будет непросто.
Джи перестал слушать мать и оглядел парковку. Свободных мест уже было мало, хотя до собрания оставалось еще полчаса. Он все лето с ужасом ждал начала учебного года. С тех пор как он получил письмо, что ему разрешают перевестись в Первую, он перестал спать. Он опять стал скрежетать зубами.
— Ты не представляешь, — продолжала Джейд, — как много это тебе даст. Это хорошая школа. Мне всегда везло. А чтобы ты полагался на везение, я не хочу.
Мама Джи умела читать наставления, напоминать ему перепроверить уроки, намазать руки кремом. Она любила все отслеживать, давать советы, задавать ему нужное направление. Иногда он думал, что должен быть благодарен. Но она как будто не замечала, что внутри у него все дрожит. Джи снова почувствовал, как сжимаются зубы. Он разжал челюсть, чтобы заговорить.
— Какой смысл в этой встрече? Что тут обсуждать? Уже ведь все решено?
— Чтобы ты знал, что тебе тут рады.
— Так уж и рады.
— Конечно. — Джейд натянуто улыбнулась, а потом похлопала его по коленке и сказала: — Поверь мне.
Они вылезли из машины, и Джейд обняла его. Ощущение было странное, но он не сопротивлялся.
Школа была четырехэтажная, кирпичная, с белыми рамами и карнизами. Маленькую лужайку перед входом ограждали от парковки кусты дерена.
Захлопали двери машин. Среди бредущих к школе детей с матерями Джи узнал нескольких одноклассников. Адира подходила к школе в ветровке цвета фуксии и потертых джинсах. Она пришла в обычной одежде, и Джи чувствовал, что выделяется в своих выходных брюках и рубашке в полосочку. Адира всегда вела себя спокойно, расслабленно, даже сейчас, между своими высоченными родителями, Говардсами. Во всей школе он мог назвать другом ее и еще пару человек, но это ничего не значило, потому что Адира дружила со всеми. Она была из тех девочек, которые целуют друзей в щечку и говорят незнакомым людям, что у них классные кроссовки или прическа, причем совершенно искренне. Она могла потянуться к тебе, обнять, подмигнуть, засмеяться и при этом не флиртовать. Она кинулась к нему и схватила его за руку. Так приятно, естественно. Его не обожгло.
Говардсы избавили его от Джейд: взрослые ушли вперед, так и припали друг к другу, опустив головы и заговорив тише. Джи не понимал, волнуются ли они. В газетах писали, что решение объединить городскую и окружную школы многие восприняли хорошо. Придумывали новые программы, чтобы дети со всего округа хотели перевестись в городские школы. Большинство учеников останутся на месте. Но Джи с трудом верилось, что столько народу пришло на собрание, просто чтобы пожать ему руку. Поговаривали о группе белых родителей, которые собирались протестовать. Не то чтобы он боялся белых; как и всех людей, Джи разделял их на плохих и хороших, опасных и неопасных. Но он знал, что даже хорошие люди могут легко переметнуться на другую сторону, а уж тем более хорошие белые.
Адира взяла его под руку — она как будто и думать забыла про собрание. Она восхищалась Джейд. Какие у нее крутые сапоги до колена, какое крутое черное платье с серебряной цепочкой на талии.
— Она такая стильная, — сказала Адира. — Вообще на маму не похожа.
Джейд недавно постриглась и сделала ирокез: сверху волосы длинные, у ушей выбриты. Став медсестрой, она перестала носить колечко в носу, но в ушах у нее сверкало золото, а ногти были выкрашены темным, почти черным красным. Она любила выделяться всегда, даже сегодня, когда Джи надо было слиться со всеми. В ответ Адире Джи хмыкнул, и она удивленно посмотрела на него, как будто сделала ему комплимент, и если все будут принимать Джейд за его сестру, а его самого будут считать ошибкой природы, это только повод для радости.
— Что такое? Ты не рад? Я даже никогда не была в этом здании. Смотри, какие окна! Столько света.
— У меня голова болит, — сказал Джи.
Это была его коронная отмазка, когда надо было объяснить, почему он не идет со всеми попить газировки после школы, почему он не поднимает руку на уроках, почему он не хочет познакомиться с какими-нибудь девчонками.
